Капитаны в законе

При этом Ураз-бек нехотя признавал про себя, что Михаил Ярославич в похожей ситуации никогда бы не уподобился московлянину. Да и сам хранитель печати ни за что на такое не пошел бы. Но признать за христианином ту же стойкость и крепость духа, что у себя самого, Ураз-бек не желал. Не могут глупцы, не признающие Аллаха, иметь какие-либо достоинства. И чем враг, а любой неверный всегда враг, крепче духом, тем беспощаднее надо с ним расправиться, но по возможности вначале его следует унизить, растоптать.

По поводу Михаила Ярославича у него уже было кое-какие мысли. К примеру, посоветовать Узбеку не убивать князя сразу, но вначале, изображая колебания и тем самым вселяя надежду на отмену ханского приговора, повозить за собой, причем для вящего унижения забитым в колодки.

Юрия топтать смысла не имело. Вон он какой. «Настоящий христианин, – скользнула по губам хранителя печати насмешливая улыбка. – Лживый, подлый, готовый ползать как червь подле ног истинного мусульманина».

– Хорошо, – снисходительно кивнул он. – Я попробую помочь тебе. Но при условии, что ты уедешь от великого хана Узбека уже в чалме.

Юрий колебался недолго. Такова уж была натура этого человека: главное сейчас, а остальное… Когда сроки подопрут, тогда и будем думать. И он решительно кивнул – лучше жить в чалме, нежели подыхать христианином. Вон и мудрый Соломон того же мнения, сказав, что живому псу лучше, нежели мертвому льву. Получается, само Святое писание подтверждает истинность его слов. Кроме того, в этом случае его конец наступит позже, чем гибель Михаила Ярославича, а посчитаться с ним он жаждал едва ли не сильнее, чем остаться великим Владимирским князем.

Своего торжества, возвращаясь обратно к себе, московский князь скрыть не пытался. И те из тверичей, кто был не в шатре и не ушел на базар, увидев проезжавшего мимо и донельзя довольного Юрия, как по команде замерли, глядя на него.

– Видал?! – не крикнул – прорычал мгновенно все понявший Кирилла Силыч, в бессильной ярости втыкая сабельку в землю. Стоящий неподалеку Сангре, тоже с сабелькой в руке – учился у боярина – молча воткнул свою рядом и, повернувшись к своему учителю, спросил:

– Не понял? А шо случилось?

– А ты на его рожу глянь. Эва! Ажно светится от счастья. Значит, уверен, что его верх возьмет!

Сангре добросовестно уставился на московского князя. Тот в ответ окатил обоих более чем красноречивым взглядом, в котором нескрываемая ненависть мирно уживалась с откровенным торжеством и уверенностью в грядущей победе. А еще обещанием посчитаться за все оскорбления. Но последнее, скорее всего, адресовалось индивидуально одному Петру.

– Мда-а, – задумчиво протянул Сангре. – Кажись и в самом деле клиент уезжает, гипс снимают. Но как же так? На суде вроде бы всё за нас было.

– Кроме самих судей, – веско добавил Кирилла Силыч.

Однако столь чудовищная несправедливость не укладывалась в голове Петра и он поначалу не поверил боярину. Ладно двадцать первый век, где она сплошь и рядом: даже если где-то тайфун, цунами или землетрясение, все с ходу начинают винить Россию и злобного Путина. Но здесь-то четырнадцатый. Да и они сами находятся не в прогнившей Пендосии, не в лживом Евросоюзе со всем его лицемерием и двойными стандартами, но в Азии. Или она тут такая же ублюдочная?

Недоверие Петра пророческому боярскому предсказанию продлилось недолго. Сразу после полудня прискакал переполошенный Кавгадый и с ходу принялся оправдываться. Мол, им было сделал все, что велено, а про судей он предупреждал загодя, с самого начала. И вообще всему виной Ураз-бек, сумевший убедить остальных двоих дослушать московского князя, не успевшего высказать все обвинения полностью.

На следующий день собралось последнее заседание суда. Говорил на нем практически один Юрий и как говорил – заливался соловьем. Кто его подучил – доподлинно неизвестно, но теперь его обвинения были построены куда хитрее. И ложь его, как моментально отметил Сангре, опровергнуть документально было попросту невозможно. Ну не брал Михаил Ярославич расписок с тверских сельских старост и со своих городов, не говоря уж про торжища. Заодно Юрий напомнил и про Романца, успевшего до своей смерти обвинить Михаила Ярославича в том, что по княжескому приказу занижал подлинные доходы с мытного двора. А первое из обвинений так и гласило: «Утайка даней со своей земли».

И второе, следом: умышлял ратиться супротив хана Узбека, для чего вступил в тайный сговор с Гедимином. И как ты докажешь, что не было умысла?

Третье из обвинений того же рода: «Был готов биться против посла великого хана». Его тоже крыть нечем – и впрямь был готов, если б тот налетел.

Да и последнее, про Агафью, тоже хитро закручено. «Не сумел сберечь» – во как! И вновь, учитывая ее смерть, не больно-то поспоришь. И впрямь, коли померла, значит, не сумел. А уж в человеческих ли силах было суметь – не суть важно.

– Мыслю, с приговором тянуть не станут, на днях огласят, – буркнул Кирилла Силыч, входя в шатер к Петру и устало плюхаясь на войлок. – Слышь-ко, Михалыч, это чего ж деется, а? – жалобно спросил он.