Капитан Коняев (Преображение России - 13)

А прапорщик Калугин сел на ту же скамейку и глядел ему вслед. Но Коняев уже ушел не так далеко: он вдруг остановился, охваченный внезапно наболевшим вопросом, и, оглянувшись на прапорщика флота, отрекшегося от русского, как царь отрекся от России, он все же пошел обратно. Теперь он глядел на Калугина намеренно исподлобья, как бы желая посмотреть, подымется ли этот "новоиспеченный", чтобы отдать ему честь. Прапорщик продолжал сидеть, и Коняев, пройдя его, повернулся к нему и выкрикнул:

- А пенсии нам, отставным штаб-офицерам, будут давать, или нет, вам неизвестно ли, господин прапорщик?

- Откуда же мне может быть известно? - сказал Калугин, теперь уже не подымаясь и не прикладывая руку к козырьку.

- Невеж-ливо! - крикнул Коняев. - Вы, прапорщик, отвечаете мне не-веж-ливо! - уже явно рассердился Коняев. Тогда прапорщик Калугин поднялся и пошел в сторону, противоположную той, куда направился капитан Коняев.

А на улицах точно так же часто катили автомобили, но вместо штабных в них сидели все почему-то матросы с винтовками. Всюду стоял какой-то непривычный шум; везде толпились портовые рабочие, солдаты, матросы... Везде в кучках говорил кто-нибудь, кричал хрипло, чтобы перекричать общий гул, - и кучки эти вылезали до середины мостовых... Трамвай не работал, даже и извозчиков что-то не было видно, - только одни автомобили: откуда их и набралось столько!

- Вот как оно теперь... - пробормотал Коняев, но тут же засмотрелся на большой автобус, на котором, как на эшафоте, провозили куда-то арестованных, наполовину переодетых в штатское полицейских.

- Как же это так?.. А кто же будет охранять порядок? - спросил он у стоящего рядом черненького студента.

- Революционный народ, - тут же ответил студент.

- Ка-кой народ, вы сказали? - потянулся ухом вниз Коняев.

- Революционный!.. Я, кажется, ясно говорю, - обиделся студент.

- А-а... - протянул Коняев, не понявши, каким образом может охранять порядок народ, если он сам весь революционный.

За спиной его в толпе какой-то солдат говорил речь, но такую путаную, что Коняев понял только одно вот это: "Между прочим, рабочий человек все равно тянет свою, как вол какой, лямку... Хорошо... Между прочим, он должен сидеть на четвертом этажу и розы нюхать..." Тут все почему-то захлопали в ладоши, а Коняев подумал горестно: "Русский! Это русский человек говорит, потому что говорить не умеет..."

Только двух совсем юных мичманов и прапорщика флота средних лет, быстро идущих, заметил капитан, а то почему-то не видно было совсем офицеров. Чем дальше, тем больше на него нападала какая-то оторопь, точно читает давешнюю газету или видит непостижимый сон.

- Кончено, совсем кончено, - бормотал он. - Что же, да что же это такое?!.

На какого-то рабочего с белой повязкой на рукаве городского пальто и с берданкой наткнулся он на углу двух улиц и посмотрел на него подозрительно: не разбойник ли?

- Ходишь еще? - сказал ему вдруг, криво усмехаясь, рабочий. - Ну, ну, ну, походи еще немного, попрыгай!

Это был обыкновенный фабричный или заводской рабочий, - может быть, и наборщик, с бледным свинцовым лицом, и не русский, нет, во всяком случае не чистый русский, явная смесь, и "попрыгай" вышло у него нетвердо.

- Это ты кому? Мне? - спросил, не обидясь даже, а совершенно недоуменно Коняев.

- Проходи! Не разговаривай много! - и рабочий неумело подкинул тяжелую для него берданку на изготовку.

"Об этом нужно сказать матросам!" - вдруг почему-то решил Коняев. Представились те двое, что вели его с Исторического бульвара, и он бормотал, отходя: - Непременно, непременно матросам... И у меня ведь сестра умерла, Соня, - как же он смеет так, мерзавец?

Он уже дрожал, отходя, нервической дрожью и даже мало что замечал: все равно все было совсем непонятное, чужое, - Порт-Саид... Погнались было за ним двое мальчишек, крича: "Смесь!", "Смесь!.." - но скоро отстали, увлеченные огромным автобусом, который все гудел, требуя дороги: на нем еще везли куда-то несколько человек в жандармской форме.