Kantonisty

— Стой! — остановил его исправник. — Притащить сюда жида с его расчетной книжкой.

Несколько сотских бросились со всех ног за шинкарем. Через несколько минут явился Хаим с толстой, растрепанной книжкой. Еврей имел растерянный и до смерти испуганный вид.

— Укажи, шинкарь, сколько кто тебе должен денег.

— Ваше высокородие, — пролепетал еврей, — они... занимали наличные деньги... для посева.

— Укажи, кто должен и сколько, — грозно прервал шинкаря исправник.

— Вот... он, — указал шинкарь дрожащей рукой на одного из мужиков.

— Должен? — допросил исправник мужика.

— Должен, батюшка, как не должен, — ответил радостно мужик.

— Сколько? — продолжал допрашивать исправник. Еврей развернул свою книгу.

— Пять рублей с полтиной.

— Признаешь? — спросил исправник мужика.

— Нет, родимый, чего врать; я должен ему девять рублей с полтиной.

Еврей отскочил, изумленный.

— Не знаю... может, забыл записать... — промямлил он.

— Стало быть, забыл! Нешто не помнишь, когда я с Петром...

— Запиши! — приказал исправник писарю.

Поочередно еврей указывал на своих должников.

Долги беспрекословно признавались. Не удивительно, что большая часть должников спорила с кредитором о том, что суммы их настоящего долга гораздо больше суммы, записанной за ними в шинкарской книге. Они кричали на шинкаря, что он ошибся, забыл записать... Нашлись, однако, и такие мужики, которые ни за что не хотели признать себя должниками.

— Чего отпираешься? Ведь должен? — увещали их соседи, подмигивая и легонько подталкивая локтем.

— Не могу я греха на душу брать. Стало быть, не должен — и шабаш.

Когда список долгов был таким образом составлен, исправник велел прочитать его вслух.

— Верно тут написано? — спросил исправник тех, чьи имена были названы.

— Верно! — подтвердили те.

— Грамотные, подпишите и за себя и за неграмотных.

Приказание было исполнено. Крестьяне, довольные, разбрелись по домам. Бедняки радовались, что одним ударом убили двух зайцев разом: избавились от назойливых требований шинкаря — кредитора и отчасти от податных недоимок. А на радостях набросились на водку Хаима и пили на последние гроши. Хаим делал вид, что он разорен и в долг уже больше не отпускал.

Заручившись личным признанием и подписью должников, исправник смастерил акт, что вследствие прошения мещанина Хаима Нивеса о том, что такие-то и такие-то, заняв у него наличными на посев и прочее, отказываются теперь от уплаты, им, исправником, лично были опрошены подлежащие лица, кои словесно признали и подписью подтвердили основательность и законность требований просителя. Основываясь на этом акте, исправник строго предписал сельской управе принять самые принудительные полицейские меры ко взысканию денег с кого следует, коими и удовлетворить просителя.

История кончилась тем, что исправник получил львиную долю добычи, а через некоторое время он же выгнал шинкаря из деревни.

В местечках все разнородные функции управления сосредоточивались в руках становых приставов. Они самодержавно властвовали над населением, потому что другого начальства там не было. При заброшенности местечек и запущенности дорог никакому губернатору не могла прийти в голову мысль заглянуть сюда. Характер правителя, разумеется, не был безразличен для „вверенного ему населения” вообще и для еврейского в особенности. Вопрос о том, каков становой пристав, имел исключительное значение. Каждый стражник мог взять за шиворот любого еврея и потащить его в участок: уж какой-нибудь грех или обход закона за ним окажется. Законов вообще, а о евреях в особенности, было уйма. Время было нешуточное — николаевское, и „гзейрес” (суровые меры) сыпались на евреев как из рога изобилия, одна другой страшнее, невыносимее.

Когда выходил какой-нибудь закон относительно евреев или надо было ознакомить их с „правительственным сообщением”, людей стали собирать на базарной площади барабанным боем. В страхе все спешили на площадь, чтобы услышать новость из уст станового пристава, одетого в полную форму, как подобает в торжественных случаях. Такое бывало, например, при предписании евреям одеваться в короткие пиджаки вместо длиннополых лапсердаков и запрещении носить бороду и пейсы. Много горя принес указ о замене еврейского одеяния „немецким”. Способ исполнения указа происходил своеобразно. Стражники, имея при себе ножницы, хватали евреев на улице, отрезали им пейсы, а длиннополые их кафтаны подрезали сантиметров на 70 от земли и нарочно неровно. Часто, чтобы поиздеваться, стригли одну „пейсу” и брили лишь полбороды. Такого рода экзекуции происходили не только в городах, но и на проезжих дорогах, причем полиция прибегала к поистине варварским средствам при исполнении своей миссии. Если случалось, что у полицейских не было при себе ножниц, то они заменяли их двумя камнями: застигнутого с пейсами еврея клали на землю, под каждой из его злополучных ушных локонов подсовывали камень, а другим камнем терли волосы до тех пор, пока локон не отпадал.