Каннибализм в греческих мифах. Опыт по истории развития нравственности

Прежде чем приступить к моему объяснению этого сказания, считаю не лишним привести следующее толкование, которое даёт Генрих Дитрих Мюллер в своей «Мифологии греческих племён».

«В борьбе за престол, – говорит он, – Фиест прогоняется Атреем и возвращается затем, как человек, молящий защиты и приюта. Приглашённый на пир, он съедает своего собственного сына, которого ему поднёс Атрей. [Не знаю, на каком основании Мюллер говорит только об одном сыне, когда все наши источники говорят о двух или даже трёх сыновьях]. Причины Атреева поступка Эсхил не указывает. [Это, впрочем, не совсем верно: Эсхил ясно говорит об Эриниях, поющих о прелюбодеянии Фиеста, как о причине его несчастия]. [789] По Эврипиду и другим, Фиест соблазнил жену Атрея и украл у него золоторунного барана. Понятно, что до нас не касаются мотивы Атреева поступка, которые в других источниках ещё больше усложняются: Эсхил ничего о них не знает; кроме того, нам известно, что эти мотивы были чужды ахейским мифам. [Мюллер считает указанные мотивы исключительной принадлежностью эолических мифов]… Но если мы взглянем на миф даже в том виде, в каком он является у Эсхила, то нельзя будет не заметить, что он принял, внешним образом, характер исторического предания. Этот характер мы должны, конечно, устранить. Тогда ничего не останется, кроме только следующего содержания: Атрей зарезал сына Фиеста, а тот съел его [и только?!]. Как в мифе о Ликаоне, так и здесь, являются три личности, хотя и в различных отношениях. Пожирающему Зевсу соответствует, правда, Фиест, а убийце, Ликаону, – Атрей, но оба являются братьями, и Атрей убивает не собственного сына, а сына Фиеста. Последнее изменение отношений должно считаться несомненным последствием того обстоятельства, что миф был окончательно перенесён из области божественной в область чисто человеческую. Сделавшись преданием о царской династии, миф не мог уже говорить о том, что Атрей зарезал своего собственного сына и поднёс его Фиесту. Ибо мыслимо ли было оправдать как-нибудь столь неестественный поступок? В мифе о Тантале это было возможно, ибо пожирающим являлось там божество, хотя и в этом случае из множества форм этого мифа мы ясно видим, что этот поступок казался всё-таки неестественным. Но мог ли Атрей умертвить своего собственного сына, если он желал только наказать брата, или отомстить ему за какую-нибудь обиду? Если же первоначальное предание представляло Атрея убийцей собственного сына, в чем нельзя сомневаться, то, по понятиям позднейших, этим доказывалось только, что в предание вкралась ошибка, которую следовало исправить. Всё прочее вытекало тогда само собою. Члены царского семейства спорят обыкновенно только из-за престола. Атрей и Фиест были братья и имели, следовательно, одинаковое право сесть на престол. Обстоятельство, что они являются братьями, указывает на первоначальное тождество обоих мифических лиц; в мифе о Ликаоне это выразилось сходством названий (Λυχάων, Ζεύς Λύχαιος). Но миф, ставший на историческую почву, ничего об этом не знает, хотя намёк на эту идентичность сохранился даже в именах братьев. Имя ΄Ατρεύς, непоколебимый, не дрожащий [от τρεω!], точно так же и Θυέστης – от θύω, ср. θυελλα, буря, указывает на хтоническое божество, производящее зимние бури». [790]