Каникулы

Василий Григорьевич Авсеенко Каникулы

Завтракъ уже поданъ на столъ, но хозяйка еще не вышла. Она сидитъ въ своей комнат, передъ туалетнымъ столикомъ, приставленнымъ въ простнк между раскрытыми окнами. Втеръ шевелитъ шторами и иногда вздуваетъ ихъ какъ паруса. Спиртовая лампочка догараетъ, и замирающій голубой язычекъ чуть лижетъ прокоптвшія щипцы. Марья Андреевна уже окончила свои ondulations, но ей не хочется покинуть табуретъ передъ зеркаломъ. Она приблизила лицо къ самому стеклу и разсматриваетъ себя въ упоръ близорукими, выцвтшими глазами, и зачмъ-то проводитъ двумя пальцами то по бровямъ, то надъ бровями. Уже съ четверть часа она такъ сидитъ, и кажется, все разсмотрла, до послднихъ складочекъ на уголкахъ глазъ, но никакъ не можетъ разстаться съ своимъ мстомъ. Собственно, это самое любимое ея занятіе днемъ, и особенно утромъ, когда совсмъ нечего длать. Сидитъ, смотритъ въ зеркало, и никогда не соскучится, словно въ первый разъ въ жизни иметъ возможность разсмотрть себя.

На балкон ея мужъ, Павелъ Степановичъ, кончилъ газету, покачался немного въ камышевомъ кресл, и почувствовавъ при вид накрытаго стола утренній голодъ, выразилъ нетерпніе.

– Marie, подано уже! Иди завтракать! – крикнулъ онъ въ окно со вздувшимися шторами.

– Иду! – тягучимъ тономъ отвтила Марья Андреевна.

Она встала, прикрыла загашенную втромъ лампочку, дошла до двери, но хватившись носоваго платка, вернулась. Платокъ лежалъ на туалетномъ столик, и поэтому она опять присла и стала снова смотрть на себя въ зеркало и потрогивать пальцами то кожу на лбу, то прическу.

– Maman, папа ждетъ завтракать! – крикнула изъ сада въ другое окно тринадцатилтняя дочка Лиза, сидвшая до тхъ поръ на скамейк подл гувернантки.

Она поднялась локтями надъ подоконникомъ и заглянула въ комнату. Видъ матери, разсматривающей себя въ зеркало, произвелъ на нее впечатлніе священнодйствія. Она молча, съ глубокимъ интересомъ стала смотрть, какъ это происходитъ – хотя, собственно, ничего не происходило.

Павелъ Степановичъ сталъ быстро ходить взадъ и впередъ по балкону, обдергивая парусинный пиджачекъ и шевеля пальцами кончикъ бороды.

– Что же нейдутъ завтракать? – покрикивалъ онъ нетерпливо. – Удивительно, право, какъ вс распускаютъ себя на дач. Въ чемъ дло? Почему? И безъ того часомъ позже подаютъ…

– Володя дома? – спросила Марья Андреевна дочку.

– Не знаю… нтъ, не видала, – отвтила та, продолжая сосредоточенно созерцать зрлище нескончаемаго сиднья передъ зеркаломъ.

Въ ней уже просыпались женскіе инстинкты, и она начинала понимать наслажденіе, которое испытывала мать. Она и сама иногда, среди дня, станетъ передъ большимъ зеркаломъ въ гостиной, стоитъ и смотритъ, молча, серьезно, долго, пока кто-нибудь не войдетъ.

Узнавъ, что Володи еще нтъ, Марья Андреевна взяла другое зеркало, поменьше, и стала разсматривать себя въ него сзади, повернувшись спиной къ туалету. Лиза совсмъ влзла на подоконникъ и слдила, какъ въ обоихъ зеркалахъ отразился дивно расчесанный затылокъ мамаши.

– Marie, когда же наконецъ? – послышался совсмъ сердитый окрикъ мужа, и его недовольное лицо показалось изъ-за отодвинутой шторы.

– Иду, – отвтила съ легкимъ вздохомъ жена.

Вс, наконецъ, услись за столъ. Какъ разъ въ эту минуту на ступенькахъ балкона поднялась фигура юноши въ гимназическомъ кител.

– Каждый разъ ты опаздываешь! Хоть говори, хоть не говори! – проворчалъ Павелъ Степановичъ.

Володя приблизился развинченной походкой, кинулъ фуражку, поздоровался съ отцомъ, поцловалъ ручку матери, и подвинувъ стулъ, обрушился на него такъ, какъ крючники кидаютъ мшки на телгу. Онъ толкнулъ при томъ столъ, задлъ локтемъ сестру, и хватилъ рыжими сапогами по ногамъ отца.

– Что это, мой милый, ты садиться разучился? ходить разучился? Откуда у тебя такія манеры взялись? – снова заворчалъ отецъ, подбирая ноги. – Ужасъ, ужасъ, до чего этотъ молодой человкъ распустился на дач, – обратился онъ къ жен. – Обрати, пожалуйста, вниманіе на его костюмъ: китель весь измятъ, зеленыя пятна отъ травы, сапоги точно у бродяги. Дуняша, почему вы не чистите сапоги молодому барину? – перенесъ онъ свои недовольныя замчанія къ горничной.

– Помилуйте, когда же ихъ чистить? Владиміръ Павловичъ никогда съ вечера ихъ за дверь не выставятъ, а утромъ не допросишься. Наднутъ нечищенные, да такъ и ходятъ, – объяснила Дуняша.

– Вдь это неряшество! – проворчалъ Павелъ Степановичъ. – Меня ужасаетъ, именно ужасаетъ подобная распущенность.

Володя, сидя совсмъ бокомъ, такъ что Лиза осторожно все отодвигалась отъ него, провелъ рукой по мокрому лицу.

– Лтомъ что же тамъ соблюдать еще, – проговорилъ онъ своимъ страннымъ, переломленнымъ голосомъ, не то дискантомъ, не то басомъ.

– Опрятность и приличныя манеры надо всегда соблюдать, для этого нтъ особыхъ сезоновъ! – наставительно замтилъ отецъ.

Гимназистъ на это только подкинулъ головой, дескать: слышалъ я, слышалъ! – и потянулъ къ себ блюдо, опрокидывая стаканы и морща скатерть. Наваливъ на тарелку весьма изрядную порцію, онъ принялся съ жадностью сть.