Готовилась праздничная линейка: выпускников ожидали торжественные проводы. И хотя за год я намозолил глаза всем, до кого сумел «доехать», – в том смысле, что меня видели очень многие, но все равно не смог побороть стеснения и предстать в шеренге одноклассников на своей нелепой коляске. Мне тогда было не по силам долго выдерживать настороженно-брезгливые взгляды незнакомых людей.
Мы с Сергеем наблюдали за происходящим, скрываясь за углом школы, оставаясь невидимыми для любопытствующих глаз. Все выпускники, нарядно одетые, выстроились на площадке перед школой. Завуч и главврач сказали добрые напутственные речи, пожелали выпускникам здоровья и «успехов на жизненном поприще». Почему-то нелепое «поприще» гвоздем засело в моей памяти. Наконец, зазвенел последний звонок. Из своего укрытия я пристально вглядывался в лица своих одноклассников и чувствовал, как на глаза накатываются слезы: двенадцать лет жизни оказались спрессованными в грустных всхлипах бронзового колокольчика. Эпопея под названием «Школа» подошла к своему финалу. Санаторий закрывал передо мной двери. А дом? Откроет ли свои? Я рвался домой и в то же время очень боялся этого. Линейка заканчивалась. А с ней и моя школьная жизнь.
Мы попрощались с Сергеем – за ним приехал отец. За мной приезжать никто не собирался, но родных предупредили заранее. Главврач специально заказал машину. Оставлять меня в санатории даже на один час никто не хотел. Все, что для меня можно было сделать, врачи и педагоги сделали. Если б не последний класс, меня выписали бы раньше. Мои вещи мне помогли собрать дня за три. Было их немного. Все, что скопилось за эти годы и чем я дорожил – подаренные книги.
Машина подъехала к подъезду, подходить к которому я панически боялся во время своих памятных прогулок. Шофер вышел позвонить. Пока мы ехали, он без умолку балагурил и даже высказал предположение, что сейчас мы приедем, а дома никого не будет, тогда он отвезет меня обратно. Парень шутил, а я всерьез «повелся», и где-то в глубине души затеплилась испуганная надежда: может быть мне удастся еще один день переночевать в санатории, который мне представлялся теперь чем-то вроде бомбоубежища, много лет укрывавшего меня от непредсказуемого контакта с родными.
Воспоминание второе Круговерть
Дверь открыла бабушка. Шофер помог ей занести меня в квартиру и положить на пол. Затащил мои вещи, коляску.
Квартира казалась какой-то очень маленькой. После огромной палаты, на двадцать человек.
– Ну, вот ты и дома, – как будто издалека и не совсем понимая, о чем это и к кому, услышал я бабушкин голос.
Во мне так и сидел тот страх, который я почувствовал, когда меня заносили в машину, чтобы везти домой.
–Ты обедать будешь?
– Нет, спасибо, бабуля! Не хочу. А где все?
– Мать с отцом и Таней на даче, за городом. Ты разве не знал, что они купили домик?
– Ты имеешь в виду дачу? Я знаю.
– Там – дом, правда, маленький, мазанка, отец сейчас на том же участке большой дом строит. Оттуда же на суд ездит.
– Какой суд? – я ошеломленно посмотрел на бабушку.
– Ты разве не знал, что отца судят? – бабушка недоуменно посмотрела на меня и, немного поколебавшись, продолжила. – Сейчас суд идет. Судят большую группу людей, за воровство на комбинате. Отец ходит на суд как свидетель. Но, говорят, что его могут тоже причислить к той группе. Уже предложили искать адвоката. Каждый день ходит на суд сам, и дом строить тоже надо, потому живут они сейчас там, за городом. Иногда с суда заезжает, чтобы помыться. У него сейчас псориаз сильно обострился. Нервничает постоянно. Может быть, сегодня тоже заедет.
Все сказанное бабушкой куда-то увело мой страх. Он остался внутри, просто засел глубже. Я ничего не понимал. Отца и мать я не видел уже года четыре, с тех пор как побывал дома «на каникулах». После моего возвращения в санаторий ни мать, ни отец ко мне не приходили. Сестренку одну они, конечно же, не отпускали. Я жаждал и боялся их всех увидеть. Но этот суд… Что с нами будет?
* * *
С отцом мы встретились в тот же день. И мне внезапно захотелось сказать ему что-нибудь доброе, прямо сейчас, как сын отцу. И, в то же самое время, я уже взрослый – как-никак семнадцать лет исполнилось, кому нужны эти «сантименты»?