Кандидат

На самом краю поля видимости цепочка следов упиралась в покрытую серебристым хитином фигуру.

Они догнали Ковальского.

Сколько лет? Ты не мог сказать точно. Не мог даже понять, может ли существовать ответ на столь бессмысленный вопрос.

Тебе сообщили какие-то даты, какие-то сроки, но для тебя всё обстояло совсем иначе, нежели во внешнем мире, где действовал этот пустой, бессмысленный календарь.

Тьма поглощает тебя с тех самых пор, как появился голос Учителя. Тьма поглотила тебя с тех пор, как он исчез. Не известно.

Не известно, реален ли тот, кто спас тебя однажды от сумасшествия в этой беспросветной темнице. Не знаю, реален ли был ты сам, или эта пародия на существование — лишь отчего-то растянувшаяся в пространстве и времени агония сознания, некогда исчезнувшего, но никак не могущего погибнуть окончательно. Когда-то ты в ярости молил эту вязкую тьму покончить с тобой, не терзать существованием, подобным жизни примитивной бактерии, в самой своей сути не способной ни понять, ни просто увидеть раскинувшийся вокруг водоворот событий. Бактерия так же, как и ты, проклятый и брошенный в темницу собственного сознания, бессмертна, она способна лишь дробиться на равные доли, с каждым таким актом саморазрушения только увеличивая меру собственного страдания. Впрочем, бактерия не знает, что она такое. Ты — знал.

Как и тот факт, что время — не повод для скорби. Внимание, которое мы все уделяем его течению, говорит лишь о нашей внутренней несдержанности. Нам кажется, что долгие часы ожидания потрачены зря, что лишняя минута, проведённая в обители ожидания сжигает нас самих изнутри… Всё — не так. Пустота и мрак лишь оставляют нас наедине с самими собой, и коль снедает тебя неустроенность собственного сознания, так остаётся лишь гневаться на повод этой окаянной встречи. Нам кажется, что дела и события составляют истинную причину и сущность самой нашей жизни, мы забываем, что не минуты одиночества выкрадывают по кусочкам нашу короткую жизнь, растворяя её в безбрежном океане времени, а именно наши повседневные, второстепенные, такие нужные и такие бездумно пустые поступки делают это!

Сколь ни тягостно продолжение сущего, сколь ни гнетёт оно нас, ожидающих всё нового и нового, ещё и ещё, сколь ни бередит беспокойные умы, выгребая из подвалов нашей памяти будоражащие воспоминания, что спят себе спокойно на бегу, не забывай, человече, не в нём причина всех страданий, а лишь повод для них.

Долго и многотрудно протекал твой путь от яростного метания меж этих непроницаемых стен до спокойного терпеливого ожидания неизбежного. Заключённый в объятия своих мыслей, ты, трудами Учителя и собственной душевной усталости, избежал гибельной тропы саморазрушения, когда ты уподобляешься змее, вцепившейся в собственный хвост, когда одно твоё дыхание глоток за глотком поглощает тебя самого, свергая с пьедестала высшего, наделённого разумом существа в самую глубокую из бездн безумия.

Ещё дольше ты двигался обратно к бытию, но не потому, что труден был путь — что тебе теперь были трудности, коль ты уже установил вечное, как тебе тогда казалось, перемирие в войне с самим собой — ты попросту не очень спешил. Учитель однажды исчез, летели годы, и ты подумал, что он уж больше не вернётся, это и было тебе знаком.

Сколько лет? Неважно. То, что следовало делать дальше, не нуждалось в установлении сроков. Ты измыслил себе эту тюрьму. Чтобы вытравить из себя все осколки того, что нельзя восстановить, и собрать воедино всё остальное, а время… оно и правда текло мимо.

Долго… долго…

Но рано или поздно заканчивается любой путь. Вспыхнул свет, отравленным кинжалом полоснув по слепым твоим глазам.

Проснуться тебе удалось отнюдь не с первого раза. Но — удалось.

Носитель продолжал упорно следовать зову, исполненному одиночества и жажды, пока сам не пропитался насквозь этим чувством незавершённости.

То, что он искал, пребывало в далёких глубинах пространства, в давно забытые времена, но каким-то невозможным чудом их связь тянулась через эту иссушённую пустыню, сквозь этот клубящийся туман, достигая невозможного и давая силы двигаться вперёд.

Носитель не пытался задумываться над природой этой связи, не пытался он и, как прежде, возвращаться в собственных мыслях к тем потерянным временам, когда его жизнь была жизнью обычной песчинки в физической реальности огромной Галактики, внутри которой — всё изведано, всё предсказуемо, всё обычно.

Теперь он, очевидным образом оставаясь тем же и там же, жил невозможной, необъяснимой жизнью существа живого и неживого, мыслящего и неразумного, помнящего, чувствующего, но одновременно беспамятного и бесчувственного. Всё это — одновременно и неизбывно.

Шаг за шагом пространство расступалось, создавая из ничего новые километры и низвергая их в небытие, стоило Носителю на миг отвернуться.

Он не оборачивался, потому что доподлинно знал, что там увидит. Вихрящиеся струи уже почти физически ощутимого тумана, между волокон которого — то, что окружало смёрзшуюся в комок капсулу все эти века вне жизни.