Кандидат

При весьма высоком росте и широкой кости эта сутулая фигура отнюдь не производила впечатление мощи закоренелого покорителя природы. Вместо мышц скорее жилы, серая кожа, на обветренном лице, покрытом бледным загаром, глаза не только не проявляли интереса к пришельцам, но были переполнены какой-то нарочитой апатией. При этом он был одет вовсе не в шкуры убиенных животных, а в обычный мешковато висящий биосьют, разве что несколько облегчённый, без элементов полной биозащиты и осточертелого забрала. Видимо, он носил снаружи что-то ещё, но всё это осталось валяться где-то там, в тамбуре, источая заметный запах, с излишней тщательностью воспроизводившийся сейчас внутри их шлемов. Этого полярного жителя отличала от бойцов их отряда лишь какая-то выразительно широкая разлапистая обувь, что сейчас медленно обтекала на пол талым снегом.

И ещё. Местный на поверку оказался не слишком старше них, с сержантом же у него разницы в возрасте было лет пять, если не больше. По голосу этого сказать было нельзя совершенно.

— Отряд, вольно.

Каким космическим ветром этого парня сюда занесло?

Глаза — не видят, уши — не слышат, горящие в ознобе пальцы — не ощущают даже собственной дрожи.

Полное, абсолютное, непередаваемо глубокое и до боли ледяное безмолвие.

С ним можно бороться.

С ним приходится бороться.

В мире, где перестало идти время, где одиночество является важнейшим из атрибутов существования, да что там, оно и составляет всё это существование, человек может не потерять последние крохи рассудка только положившись на осколки былых воспоминаний да на собственное воображение. Постепенно вера в реальность придуманных противников, вымышленных проблем, несуществующих поступков становится единственной опорой, которая не позволяет навсегда потерять то единственно ценное, что, несмотря ни на что, есть у человека: самого себя.

В этом мире ты пришёл ниоткуда.

В этом мире ты идёшь никуда.

Но тот, кто бросит вызов этой безжалостной солипсической вселенной, в которой он нечаянно (а может, и по заслугам) очутился, кто не оставит тех древних заветов бытия, которые, несмотря на их простоту и очевидность, до сих пор малопонятны пусть даже самому мудрому, но случайному человеку, оставшемуся там, кто не разуверится в силах собственного разума, тот…

Лишь тот в этом мире научится жить, забудет раз и навсегда о пределах, навеки оставшихся позади, и будет видеть перед собой не сны воспалённого разума, а новую изнанку мира.

Пусть голую — её просто забыли раскрасить и осветить.

Пусть гладкую — зачем отвлекать от насущного грубостью мироздания.

Пусть беззвучную — голоса могут звучать и в полной тишине.

Нужно только знать, как их услышать.

Диалог:

— Это навсегда?

— Смотря сколько ты решил прожить.

— Я что, не доживу?

— Вечные живут всегда. Но они-то как раз и не могут… как это ты сказал, «дожить»? Очень точно.

— Эти слова не имеют смысла.

— Не нужно сейчас лишней риторики. Ты и сам можешь себе вдосталь повозражать, без постороннего участия. Поговори лучше со мной на темы, на которые ты можешь говорить только со мной.

— Я тебе хотел сказать то же самое. Ты же всё равно не ответишь. Не то время, не то место. Надоело спорить? Так и скажи.

Тишина прекрасно оттеняет самые ужасные вопли, делая их сюрреалистически глубокомысленными. Слово, сказанное в тишину, одним фактом своего противоречивого существования кажется исполненным глубочайшего смысла, и ты долго ещё вслушиваешься в его беззвучное эхо, пытаясь тем самым, подобно от рождения слепой летучей мыши хоть на единый миг стать царём своего собственного рая.

Чтобы потом снова вернуться в свой персональный ад.

Космос казался бесконечным.

Как долго продолжалось это его безжизненное путешествие между звёздами, он не мог себе даже представить. Может быть — считанные дни, может быть — долгие столетия. По странной прихоти судьбы ему остались лишь его чувства, не мысли, но именно чувства, а ещё почему-то память. Ничем не прерываемое почти тактильное ощущение промёрзшего насквозь кокона капсулы, сковавшего его мёртвое тело, все эти царапающие касания замороженных на скорости света частиц космического ветра, тянущий зов далёких гравитационных полей, щекотка умирающего на поверхности внешней брони звёздного света далёких галактик. Ничего не менялось, а значит, время для него не существовало как таковое. Был лишь он сам, и в реальности этого объекта Вселенной сомневаться не приходилось.

Однако он вынужденно начинал сомневаться в собственной его природе.

Он помнил себя человеком, помнил без подозрительных лакун и лишних подробностей, и не доверять этой версии собственного прошлого было глупо, ибо никакой другой у него всё равно не было. Однако человек тот умер, ибо человек умирает вместе со своим телом, тогда как он продолжает неким вполне противоестественным способом жить. И вмещающий его сознание биохимический субстрат от этого не становился более живым.

Версий этого существования находилось три.