Читаем Камо. Агентство «Вавилон» полностью

Камо. Агентство «Вавилон»

Поп вышел, но Кэтрин Эрншо осталась. Таким несчастным было это иззябшее лицо и таким близким, я мог бы до него дотронуться! А я, наоборот, забился как можно дальше, в угол кровати, к самой стенке. «Уходи… Уходи, слышишь! УХОДИ!» Но она не уходила. Можно было подумать, она нашла себе здесь приют. В какой-то момент мне показалось, что ее мокрые волосы начали подсыхать. Не знаю почему, это ужаснуло меня больше, чем все остальное. Тогда, соскочив с кровати, я схватил ее письмо с ночного столика и швырнул в огонь. Конверт вспучился, почернел, а потом разом вспыхнул необычайно ярким пламенем. И в то время как он горел, внезапно задрожавшее лицо Кэтрин Эрншо стало таять и растаяло без следа. Как дыхание на стекле…

Теперь я остался один. Один и совершенно обессиленный. Дверь моей комнаты открылась, и вошел Камо.

Все годы нашей дружбы, стоило одному из нас заболеть, другой немедленно являлся.

— Корь? Ветрянка? Коклюш? Перелом? Болезнь роста? Цирроз? Флеммингит?

Камо в лучшей своей форме.

— Ничего у меня нет, Камо. Это от страха.

— От страха? Какие страхи? Я же с тобой! Ну-ка, где он, враг, ща я его сделаю!

— Камо… Тебе надо прекратить переписку с Кэтрин Эрншо.

— С Кэти? Почему?

— Потому что она умерла двести лет назад.

Никакая реакция не могла поразить меня сильнее, чем реакция Камо на эти слова. Он только поднял брови и просто сказал:

— Ну и что?

Ни тени удивления. Настолько спокоен, что безумная догадка мелькнула у меня в голове.

— Так ты что ж… ты знал?

— Ясное дело, знал! Что ж я, по-твоему, стал бы париться, изучая иностранный язык ради переписки с первым попавшимся живым адресатом?

На миг мне показалось, что он издевается.

— А как ты узнал?

— Да видно же сразу! Гусиное перо, типичная печать XVIII века, штемпель «KING GEORGE», а потом — стиль, старик, стиль! Да вот, дай-ка письмо, сейчас покажу…

— Письма нет.

Рухни нам на голову квартира верхних соседей вместе с пианино, посудой и шестью жильцами, Камо не был бы так ошеломлен.

— Не понял?..

— Я его сжег.

Поп и Мун еле вырвали меня из рук Камо. Он так меня тряс, что я уж думал, голова отвалится.

— Да что он тебе сделал? За что ты его? Перестань! — орал Поп.

— То и сделал, сжег к едрене фене письмо XVIII века! Что сделал, сволочь такая!

Когда Камо ушел (продолжая ругаться так, что еще и со двора было слышно), Мун наклонилась ко мне, пораженная до глубины души:

— Это что ж ты такое учудил-то, черт возьми, какая тебя муха укусила? Сам хоть понимаешь?

— ……

Понимаю ли я? Если бы!

Ссора — как зима: каждый сидит в своем углу. И долгой же была эта зима между Камо и мной! Ни слова больше, ни взгляда, и так оно шло… ох, долго!

Поскольку с недавних пор по английскому он обгонял всех — и насколько! — класс приписал наш разрыв соперничеству.

Длинный Лантье уговаривал:

— Слушай, ну не ссориться же тебе с Камо из-за какого-то английского! Уж тебе-то! Уж вам-то!

Он дорожил нашей дружбой, Длинный Лантье.

— Камо и ты — вы нам всем нужны, это все равно как… (он пытался найти сравнение) все равно как — ну, я не знаю, все равно как… (так и не нашел).

У него самого друзей, в сущности, не было, он был, скорее, другом друзей.

Впрочем, Камо теперь ни с кем не разговаривал. Даже с мадемуазель Нахоум, которая иначе не называла его, как «dark Камо». Сплошной мрак, нерушимое молчание, ледяной взгляд, пресекающий всякую попытку с ним заговорить. И свободное падение по всем предметам. Даже по математике! Даже по истории, которую он всегда так любил. Он прогуливал уроки, не делал домашних заданий, у доски отвечал наобум. Он был не здесь, и один только я знал где: в прошлом двухсотлетней давности!

Бледный, осунувшийся, он худел с каждым днем, движения стали резкими, дергаными, как у механических игрушек, которые коллекционировала Мун, а Поп приводил в рабочее состояние.

Как-то Длинный Лантье спросил меня:

— Камо — он что, влюбился?

— Поп, а вот если по правде, что это такое — влюбиться?

(Я вовсе не был таким уж полным идиотом, кое-какое понятие об этом предмете имел, но мне нужен был четкий ответ.)

Поп с масленкой в руке поднял глаза от механической куколки-фехтовальщика, которой чинил подвижную руку.

— Влюбиться? Страшенный выброс адреналина, резкое учащение сердцебиения.

Мун подавила смешок.

— Какой же ты глупый!

— Ты можешь предложить лучший ответ?

Мун опустила на колени книжку, которую читала.

— Влюбиться? По-настоящему? Это когда тебе есть что сказать кому-то, и столько, что хватит провести с ним всю жизнь, пусть даже молча.

Поп бросил на меня вопросительный взгляд.