Камни последней стены

За спиной Горбачева был уже первый съезд Советов с его неслыханной для страны демократией, были кровавые столкновения в Тбилиси. За спиной Горбачева был неурегулированный вопрос в Карабахе, когда осенью противостояние достигло пика и вылилось в январе в настоящую трагедию. Сначала в Баку пройдут погромы, а затем в город будут введены войска, которые начнут безжалостно расправляться с женщинами, детьми и стариками всех национальностей.

Разговоры Горбачева о перестройке раздражают его немецких коллег. Они видят, что происходит в бывшем Советском Союзе, что рухнула правящая партия в Польше, и им явно не хочется терять своих позиций в Восточной Германии. А Горбачев продолжает рассуждать о том, «какой мощный импульс получили все народы после Октября, воодушевленные социалистическими идеалами». Правда, и у него раздражение выливается в конкретные слова. В одном из интервью он вдруг заявляет, что «кое-кто старается принизить значение наших перемен, проблем, которые приходится нам решать». Этот намек Хонеккер не хочет понять, но понимает другое. Слова Горбачева о том, что нужно менять мышление, нужно отказаться от стереотипов «холодной войны», означают пересмотр Москвой германской политики, и это беспокоит Хонеккера более всего остального.

Он всегда недоверчиво относился к Москве, которая часто использовала ГДР в своих интересах. Он был оскорблен, когда в восемьдесят третьем ему «не рекомендовали» выезжать на переговоры в ФРГ. Хонеккер не мог забыть и простить подобные указания. Но он верил, что его страну не сдадут. Он верил в незыблемость порядка, установленного после второй мировой войны.

Однако Горбачев для себя уже многое решил. Именно тогда он приходит к осознанному решению поменять Эриха Хонеккера на другого лидера. При этом Гюнтер Миттаг, который заменяет часто болевшего Хонеккера, тоже не годился. Следовало искать среди более молодых, более гибких политиков. История сыграла с «архитекторами перестройки» злую шутку. Когда на посту руководителя государства и партии был заменен несгибаемый Эрих Хонеккер, не допускавший даже тени сомнения в деле построения социализма, повсеместно это было воспринято, как знак поражения, как шаг отступления. И выборы слишком гибкого Эгона Кренца, никогда в жизни и не мечтавшего о таком посте и, очевидно, растерявшегося с первых дней своего руководства, только усугубили общую панику.

Уже через несколько дней после того, как Стена падет, лидер христианских демократов, Лотар де Мезьяр, выступая на своем съезде, набравшись наглости, громогласно объявит, что «социализм — всего лишь пустая оболочка». Во времена Хонеккера такое заявление он бы не посмел сделать ни при каких обстоятельствах. Но изменение ситуации почувствовали не только политики.

В стране начинаются многотысячные демонстрации, все больше людей уезжает в Западную Германию. Для этого они используют открытые границы с Чехословакией. На юбилейных торжествах в октябре восемьдесят девятого никто даже не подозревал, что уже через месяц государство фактически падет, а еще через некоторое время будет стерто с политической карты мира.

Тель-Авив.

1 ноября 1999 года

— Лежать! — крикнул кто-то по-английски.

Дронго подумал, что они оба уже и так лежат, причем Бутцман, видимо, потерял свою форму и поэтому слишком поздно среагировал на выстрел. Пуля пробила стекло и попала ему в грудь. Дронго подполз к Бутцману. Тот стонал, закрыв глаза.

— Я чувствовал, — прошептал Бутцман, — что эта встреча ничем хорошим не кончится… Нельзя ворошить старое.

— Лежите спокойно, — посоветовал ему Дронго. — Кажется, вам повезло. Пуля попала в верхнюю часть груди, с правой стороны. Я думаю, что жизненные органы не задеты. Хотя, наверно, пуля осталась в теле, она ведь пробила такое толстое стекло.

— Лучше бы она попала в вас, — прошипел Бутцман, кривясь от боли.

Вокруг суетились офицеры МОССАДа, неожиданно появившиеся сотрудники полиции. В этой стране все постоянно были готовы к террористическим актам. И теперь выясняли, откуда стреляли.

— Как он? — наклонился к Бутцману один из «посетителей» ресторана, сидевших в углу.

— Кажется, ранен, — сказал Дронго, поднимаясь, — но надеюсь, выживет.

— Врача! — крикнул этот незнакомец. — Вызовите врача. — И уже обращаясь к Дронго, добавил: — Надеюсь, вы понимаете, что вы арестованы?

— Вы хотите сказать, что это я в него стрелял? Выбежал на улицу, выстрелил через стекло, а потом снова вбежал в ресторан и упал рядом с ним?

— Не шутите, — одернул его офицер МОССАДа. Он был темноволосый, курчавый, с большими чуть навыкате глазами. Очевидно, среди его предков были африканцы. Он был высокого роста, почти как Дронго.

— А что мне остается делать? — поинтересовался Дронго. — Меня только что чуть не убили. А сейчас еще и собираются арестовать.