Камер-юнкер

— Небось, хочешь спросить — чего ж я на острове в лесу сижу, а тебя, молодого, отправляю? — усмехнулся Илья Иванович. — Вижу же, что хочешь… Вот что я тебе скажу, Александр: каждому свое. И каждому времени — свои герои. Я свое давно отвоевал, и если уж решил, что теперь здесь мне место, за Валаамом — значит, тому и быть.

— Да я же не требую. — Я уже шагнул было к выходу — и только у самой двери все-таки обернулся. — Илья Иванович, скажи… а если совсем уж все плохо станет — поможешь? В смысле — не мне, а вообще… понимаешь?

Древний Одаренный чуть сдвинул брови. Похоже, я все-таки ляпнул что-то совершенно неуместное. То ли нарушил какие-то неписанные правила, то ли вообще запорол все на свете, и теперь мог рассчитывать разве что на крепкий пинок под зад. Взгляд у хозяина острова вдруг встал такой мрачный и недобрый, что я удивился, когда он все-таки заговорил.

— Я-то, может, и помогу. Только если выйду с острова — ты, Александр, сам не рад будешь. А почему — не спрашивай. — Илья Иванович неровно ухмыльнулся. — Вот поживешь с мое — поймешь. И силу наберешь такую, что земля тебя держать перестанет. Тогда и поговорим.

Я едва ли понял хотя бы половину странных слов древнего, зато с какой-то запредельной ясностью вдруг осознал: пусть Зимний захватят народники, пусть кто-нибудь из недругов убьет деда и спалит дотла родное Елизаветино, пусть даже германский кайзер войдет в Петербург победителем — я никогда в своем уме не пожелаю, чтобы этот невысокий мужичок с тяжелым взглядом покинул свой островок в самом дальнем конце Валаама.

Глава 18

Дед так и не объяснил, зачем именно отправил меня на остров за Валаамом. А я — так и не рассказал, что случилось после того, как моя лодчонка покинула монастырский причал в Кореле. Видимо, молчание тоже было частью ритуала, без которой все остальное непременно потеряло бы силу.

Я изрядно ворчал себе под нос, возвращаясь в родное Елизаветино, но все равно где-то очень глубоко внутри ощущал, что привез с Валаама куда больше, чем сам мог осознать. Древний Одаренный не наделил меня каким-то особенным Даром, не вдохнул силу нескольких магических классов зараз, не научил сложному плетению или всемогущему боевому заклятию, способному испепелять врагов сотнями и тысячами. И все же что-то подсказывало: одно его слово стоит ничуть не меньше, чем все это вместе взятое.

Стал ли в тот день могущественнее мой родовой Дар? Пожалуй, все-таки нет, хоть работа на пределе сил и резерва определенно кое-чему меня научила. Изменился ли после поездки на Валаам я сам?

Определенно.

Куда бы я ни шел и что бы ни делал, за мной будто бы незримо следовало то, перед чем пасовал любой магический Дар, любой титул, положение или богатство. Я не мог прикоснуться к этой загадочной силе, не мог воспользоваться ей напрямую — но каждое мгновение ощущал ее дыхание за спиной.

Но сейчас даже этой почти сверхъестественной уверенности все-таки чуть не хватало. Хотя бы потому, что предстоящий бой не могли выиграть ни оружие, ни магия. Я собирался сцепиться с целой сворой аристократов, высших чинов и прочих важных советников — и только догадывался, сколько из них сегодня будет на моей стороне.

Государственный совет Российской Империи гудел, как растревоженный улей. И было, с чего: многие уже знали, о чем я стану говорить. А остальные — по меньшей мере догадывались. И чем бы все сегодня ни закончилось, перемены неизбежны. Мы с дедом уже запустили огромный маховик, который с каждым днем вращался все быстрее. У нас нашлись и союзники, и противники — и вторых наверняка было куда больше — но точку невозврата мы прошли.

И прошли уже давно.

— Предоставляю слово сиятельному князю Александру Петровичу Горчакову.

Голос Багратиона без всяких микрофонов и усилителей звучал так, что без труда доносился до самых дальних углов огромного зала совета. Его светлость, насколько мне было известно, еще не успел выжать из государыни чин канцлера, но уже не первую неделю руководил заседаниями высшего имперского органа.

А это, как ни крути, почти то же самое… особенно когда удается занять кресло, предназначенное по регламенту самому императору или, по меньшей мере, его наследнику или полномочному представителю.

И уж конечно Багратион позволил себе подобное не случайно и уж точно по собственному недомыслию. Нет, ничуть — он преднамеренно показывал и аристократам, и армейским чинам, и уж тем более всем остальным, кто здесь хозяин… Или скоро станет им с молчаливого согласия государыни императрицы, цесаревич Павла и всех остальных.

Впрочем, сегодня я собирался “воевать” не с Багратионом. При всех наших разногласиях по определенным вопросам, у светлейшего князя едва ли найдется много возражений… С его-то чуть ли не республиканскими взглядами.