Камер-юнкер

— Не спеши обвинять немцев во всех смертных грехах. Вполне возможно, что наш враг куда ближе… или куда дальше. — Багратион уселся в машину, и, не закрывая дверь, завел двигатель. — Насколько мне известно, кайзер Вильгельм принес ее величеству глубочайшие извинения за моряков — а заодно и за то, что они не смогли помочь при подавлении народного мятежа. А также — пообещал, что виновные непременно будут найдены и наказаны.

Разумеется. Вот только он бы сделал это в любом случае — особенное если во всем, что случилось в апреле, действительно была его вина. Куракинский полк разбили, офицеров и солдат уничтожили на месте магией или захватили в плен… самое время откреститься от вчерашних союзников. И надеяться, что истина не выплывет наружу.

А спрятали ее как следует — так, что даже теперь Багратион не мог узнать ничего полезно. Наверняка в те дни застенки тайной канцелярии буквально трещали от числа пленников и арестованных, а потом их число пополнилось и теми, кого поймали уже позже. В мае, когда его светлость устроил в столице самую настоящую охоту на мятежников.

— Как такое может быть? — Я наклонился к опущенному чуть ли не до упора стеклу на водительской двери. — Сотни солдат, офицеры, придворные, аристократы-заговорщики — и все до одного указывают на отставного пехотного генерала… Кем вообще был этот Куракин? Человеком из плоти и крови — или каким-то всемогущим демоном?!

— Человеком, как и мы все. Не стоит видеть во врагах… сверхъестественное — от этого победить их точно не станет проще. — Багратион пристроил локоть на дверцу. — И всему есть только одно объяснение: настоящие кукловоды все еще разгуливают где-то на свободе.

— У себя в Вене или в Зальцбурге.

— Может быть. На границах Привислинских губерний с Германией сейчас действительно не слишком спокойно. Но я все равно не верю в злобного кайзера, который спит и видит, как бы развязать войну. — Багратион протяжно вздохнул. — В конце концов, это уж точно не он сегодня пытался тебя убить.

— Думаете, это вообще как-то связано? — фыркнул я.

— Думаю, что все связано. Впрочем, как и всегда.

— Да уж… Генерал Куракин мог бы рассказать много интересного. — Я покачал головой и отступил от машины. — Если был бы жив.

— Без сомнения — мог бы. Но он, к сожалению, мертв. — Багратион отвернулся к дороге и побарабанил пальцами по рулю. — Окончательно и бесповоротно.

Глава 9

— Знаешь, почему мы носим эти знаки на одежде?

— Черные черепа? Они… они страшные.

— Может быть. Это особый знак. Его использовали…

— Давно? Еще до войны?

На этот раз я не стал дожидаться чего-то или разглядывать себя — хотя бы потому, что здесь в этом не было никакой нужды. В самом деле — чем может удивить одежда и собственное тело, в котором я провел почти четыре десятка лет.

Тридцать семь… или тридцать шесть. Какая, в общем-то, разница? К чему точно считать время, если дни ничем не отличаются друг от друга: абсолютно одинаковые. Сухие, горячие, хрустящие, как песок на зубах и желтые — как и все вокруг, кроме домов за окном. Они скорее напоминали сгоревшие дочерна головешки. Разве что не рассыпались пеплом и не развалились, а стояли так уже целую вечность. Недобрые, усталые… и привычные. Так что нечего на них смотреть.

Я кое-как перевалился и уселся к окну спиной. Девчонка осталась там же, где ей и полагалось: сидела вполоборота на древнем полуистлевшем диване, не обращая внимание на вековой слой пылищи чуть ли не с палец толщиной. Но саму ее не касалась ни грязь, ни застарелая копоть, ни жара, ни даже беспощадное солнце пустоши. Вопреки всем законам логики и здравого смысла моя спутница.

Светлые волосы, бледная кожа — такая белая, что за полчаса на жаре должна была покраснеть и пойти волдырями — но ничуть не изменилась. И бездонные синие глазищи… Самый настоящий ангел.

Вполне подходящая компания для путешествия — особенно для путешествия с этого света на тот. Я не тешил себя особенной надеждой: Палачи уже давно отыскали наши следы и наверняка уже подобрались к дому. Неторопливые, медлительные — но неотвратимые, как сама смерть, которую ходячие консервные банки неизменно приносили с собой. Им не нужен сон, не нужны вода и пища, их очень тяжело ранить… и почти невозможно убить.

В отличие от меня.

— Сильно ранили? — Девчонка повернулась ко мне. — Тебе больно?

— Бывало и хуже.

Кровь на джинсе уже успела подсохнуть, но вытекло ее столько, что я на мгновение удивился, что до сих пор могу хоть как-то двигаться. Да и в целом чувствовал себя не так уж и паршиво. Только в горле пересохло и голова кружилась — и вряд ли от жары.

— Идти сможешь?

— Смогу. — Я на мгновение замер, прислушиваясь. — Проблема в том, что идти нам уже некуда.