«Каменный мост»

Она вызвала из недр что-то молодое и длинноволосое, попутно пояснив: у батюшки четверо детей, добирается из Подмосковья, если что-то закажете – деньги лучше отдать ему в руки.

– Кто служил в храме до 1984 года?

– Отец Василий. Он на покое…

– Он жив? Но в сознании? У вас есть его телефон?

Давайте ему позвоним. Нет, лучше сегодня, сейчас.

Долго они отказывались (что значит, нет у меня настроения, снег надоел!), я принял трубку, скрепленную изолентой, и выдохнул в микрофонное ситечко на тот свет:

– Вспомните, пожалуйста, среди ваших прихожан в начале восьмидесятых была одна удивительная женщина Анастасия Владимировна Петрова, посольский работник… Учила английскому языку… Жила на Серафимовича… Возможно, вы соборовали ее, зимой…

Одышливый голос, трудно приподнятый на подушках к ответу, честно вспоминал, сквозь заросли седины перебирая не страшившийся советской власти актив, четверть века, женские имена, словно вчера… нет… Я без огорчения вернул трубку, поднял воротник, достал перчатки и быстро вышел, отталкивая двери кулаками и отворачиваясь от убогих.

Наутро задул страшный ветер и заново полетел снег.

Завтракал в кафе с камином под песню «Чайхана, чайхана, кто чай не пьет, тому хана», обставленный обогревателями, – ноги леденели, спина дымилась.

На огромном заснеженном рынке торговал единственный человек – зелеными яблоками. Оборванные афиши. Бродячие собаки. Но на пляже все-таки виден мокрый песок, усыпанный битым стеклом и скрюченными корнями колючек. В море плавала пара лебедей, подплывала за хлебом. Море качало зеленоватые волны – тяжелая, прозрачная, обманчиво летняя вода, – на дне проступали языки песка меж темных водорослевых облаков. Я искал памятные с лета заливчики для захода в воду – так в чертах старухи ищешь… В интернет-кафе толстая девушка дотюкивает двумя указательными «следующий раз напишу через неделю» и бьет «транслейт» – с русского на английский; я двигаюсь следом, туда, где она снимает дубленку, размещается за стойкой отеля «Манго», здоровенная девушка, и смотрит из-под челки на постояльцев так, словно трахается из интереса; небольшая понурая головка с лисьим носом, меж рук продираются две чудовищные головатые груди, скрывая даже пузо, пушистое лицо. Вечером она сидела, безнадежно уставившись в дамскую книгу в мягком переплете.

– Массаж делаете?

– Я администратор, а не служба сервиса. – Она устало качнула головой: нет.

– А эротический?

Она подняла морду и уставилась на меня так, что стало понятно: это она мучительно обдумывала ночами и днями, исступленно. Вы после дежурства домой? Нет, дом в Севастополе. Иду отсыпаться в номер. В какой?

В пятьсот двадцать пятый. Значит, в восемь утра в пятьсот двадцать пятом? Полдевятого, сначала я позавтракаю – она закрепляюще позвонила в номер. В Севастополе живу на первом этаже, под окнами вечно толпятся, хотят увидеть меня голой, засыпаю с газовым баллончиком в руке, учусь на программиста… слышишь, музыка играет, такая эротическая… я так не люблю мужчин, которые говорят: я хочу тебя, а так мне говорит каждый… люблю плавать в море по ночам безо всего, с вами первым так говорю, прическа там у меня «елочка», с прической мне нравится экспериментировать… многое люблю, целоваться люблю безумно, поцелуи в шею очень нравятся, оральный люблю, и когда сама, и когда мне… вы так на меня посмотрели, что я чуть сознание не потеряла, особенно запахи возбуждают – волнующая субстанция чувственной любви! – ты хочешь? а как я хочу!.. подождите, отвечу на звонок… – шелковое белье люблю, атласное, сделать ванну с пеной и лежать, я буду танцевать для тебя и раздеваться, обожаю танцы, обожаю все, что дает мне проявить свою сексуальность…

Фотографирование? Это табу, я должна знать, что вы сделаете с этими фотографиями, мне один скульптор говорил: буду лепить вас, но сначала разденься… Вы еще не хотите спать? я не могу спать голой, потому что нежная кожа, я очень возбуждаюсь. (После обеда Алена не писала, отчего ощущалось какое-то неудобство, незавершенность дня, непрочность жизни. Я попутно настукал «Любимая. Весь день много работал. Но все время рядом – ты», и не успокаивался, пока не загорелось «Милый! Укладывала мелкого и уснула сама. Очень переживаю за тебя. Страшно скучаю. Береги себя. Ты моя жизнь. Я никогда тебя не предам».) А так я готова – в любых позах…

Теперь можно спать, но спать мешали часы, едва слышные механические вгрызания: если заметил – уже не уснуть. Я поднялся и вынес часы в ванную. Лег, укрылся теплее – под окном завыла противоугонка, и я подумал про судьбу тел, как страшна могила: придавленность, безвоздушность… А вдруг глаза продолжают видеть, и волосы радостно пустятся в рост, а вдруг коже щекотен и болезнен буравящий натиск червей и тьмы – я вскочил, сбросил одеяло и закричал, быстро утихнув до стона… повертелся, оживил телевизор – в нем никто не раздевался, лежал и ждал утра, конца…

В пятьсот двадцать пятый я побоялся постучать громче, подумал уходить, но: