«Каменный мост»

Миргородский бесцветно порассматривал меня, как подымающиеся со дна реки пузырьки, кому-то сокрушенно кивнул за окном, выхватил из вазы яблоко и вгрызся в него так, что заблестел подбородок, брызги летели на стол. Гольцман закончил рисовать стрелочки и прямоугольники, привычно загораживаясь ладонью, спрятал бумаги в папку, папку завязал, в кабинете он ее опечатает, и ушел сказать секретарше что-нибудь ободряющее, пробубнив нечто похожее на «соображения доложу» или «скорей погляжу».

Моя недостижимая мечта – уходить с работы одному.

Боря непрожеванно спросил:

– С Португалией смотрел? Педерасты! Вот тебе и твой Смертин. Провоцировали они его! Поедешь отсыпаться?

– Пусть водитель идет в машину. – Секретарша ответила «я поняла» и отключилась. Я разорвал донесение и заглянул под стол в поисках урны – уборщица все время задвигает в разные углы, постоянно бросаю мимо.

– Давай я тебя подвезу. – Не услышав ответа, Алена сгорбилась и жалко позвала: – Миргородский, ми-илый!

Только вы здесь добрый. Объясните и мне. Что случилось с этой Тасей?

– Она оправдывалась! – огрызок просто вылетел из Бориной пасти. – Ты не поняла?! Костя ей впаривал: люблю, а жениться не могу – дочку жалко. И дочь, как по заказу, убили. Она Косте: бедный ты… жалко девочку, но теперь – женишься? Как же ему вывернуться? Да только так: а что ж ты, милая, осенью сорок первого за меня не шла, тогда нам никто не мешал и дочка торчала в Штатах? И ты была свободна, и я сидел в Куйбышеве и ждал назначения… или что расстреляют. А ты повернулась и улетела с Литвиновым, тогда не захотела, кто ж за такого пойдет?! А я страдал, у меня, может быть, сердечная мышца разрывалась. И вот она, наша Тася, через Шейниса и отвечает, может, сразу не нашлась, пока летел, пока взрывался, уже потом додумала и отвечает: как ты смеешь сравнивать себя с Максимом Максимовичем?

Литвинов спас тебя, Костя! Ты учителя предал, а он простил… Сталина не побоялся, это он ради меня, как ты не понимаешь?! Какая на хрен Мексика тебе бы светила, если бы не я, любимый… Не тебе, милый, меня упрекать… Вот это она и твердила.

– Она… – Алена не сообразила, чем продолжить, но Миргородский пьяными зигзагами и без посторонней помощи двигался к своей цели:

– Спала с Литвиновым. С народным комиссаром иностранных дел Советского Союза. Не только! Как считает наше руководство, она его любила. Ты не поняла?

– Но это… Боря, Литвинову в сорок первом году было шестьдесят пять лет!

– И что? Я тоже подсчитал. Значит, потенцию сохранял. А что, многие трахают секретарш – это очень удобно. Но сильно запутывает нашу дорожку… Все, чего касается эта… А вы знаете, что супруге Литвинова, этой англичанке, свихнувшейся на свободной любви, очень нравилось беседовать индивидуально с Ниной Уманской? Чему могла ее научить? Желаю здравствовать.

Алена присела передо мной на пол в тошнотворную кинематографическую позу:

– Это… неправда?

– Ты же знаешь, что правда.

– Нет, я не знаю. Я не верю, – она что-то промокнула в глазах. – Вы так не можете так уверенно, через шестьдесят лет, вот так вскрывать чужую жизнь…

– Дело именно в том, что мы – все можем. Я поехал.

– Я тебя довезу?

– Я хочу один.

Она онемела, покачала ослепшей от боли головой: да, да, конечно, я понимаю, – и показала: иди, пока, – и завыла за спиной пухнущим горлом, рассчитав быть услышанной, пока я двигаюсь к дверям, делая акцент на «д-дура…» – вдох, на выдохе с подъемом: как-кая же я дура… – и стон, до лифтового лязганья; потом или сразу заткнется, или вскочит и побежит следом.

Теоретик и практик свободы половой любви Александра Коллонтай послужила Империи послом в Мексике и с Литвиновым дружила по гроб; всех детей Коллонтай предлагала передавать из семьи в ясли и интернаты – дети, таким образом, с младенчества получат навыки общежития и не отвлекут родителей от труда и половых отношений.

Надо, писала она, заботиться о главном, чтобы налицо был сон в летнюю ночь, влюбленность, крылатость – вот в чем праздник жизни. Безразлично в кого. Но влюбленность. Надо «ходить на крыльях». Пусть это будет два-три дня, пусть это будут годы – зависит от силы, обмана, самообмана. Я против аскетизма, писала она, желаю жадно вбирать жизнь во всех ее проявлениях.

Понимание? Да оно невозможно! Нужен поход против «поглощения чужой личности»! В любви нужен самообман, часто взаимный.

Татьяна Л и т в и н о в а, Брайтон, Англия: Пакостное и счастливое наше детство.

Мы смотрели демонстрацию с трибуны дипломатического корпуса Мавзолея, и я не понимала, почему внизу давятся люди, когда здесь, наверху, так много места.

Я слышала о классовом расслоении, нищете и, не понимая, уже многое приняла.

Дома нас не наказывали. Однажды, развлекаясь, мы сознательно затопили семейство истопника Антона – они жили в подвале. Спрятались и смотрели, как прибывает вода. Если мы дружили с простыми людьми и те жаловались на жизнь, отец считал, что просто нам попались злостные неудачники. Мама оставалась аполитична, занималась творчеством и не читала газет.