«Каменный мост»

Петр, «самоотверженный и бесстрашный», девушки на танцах гордились таким партнером, в семнадцать лет вступил в партию, охранял Ленина, сильная близорукость (носил очки), в лютой продразверстке участвовал как агитатор (а чем ты, самоотверженный и героический, занимался двадцать лет до войны?). В 1941 году ушел в московское народное ополчение, командовал батареей сорокапяток, ранен в обе ноги у Спас-Деменска, при выходе из окружения попал в плен. 12 апреля 1942 года умер от голода в концлагере в Молодечно. Похоронить отдельно не разрешили. Бросили в братскую могилу, куда свалили еще шестьсот человек, расстрелянных за рытье подкопа.

Другу твердил: «Костя! Костя, если останешься жив, заезжай в Москву, говори моим детям, что я не забыл о них, что скоро вернусь», – зачем он хотел оставить детям надежду? продлить напрасным ожиданием свою жизнь?

И почему «детям», множественное число? Дочь Ираида Петровна – одна штука; телефон Ираиды еще молчит (минуло три недели), ждем.

Митя, Дмитрий, старше на год, в партии с шестнадцати лет. Доброволец Красной гвардии. Громил атамана Дутова. В составе ЧОНа участвовал в подавлении мятежа левых эсеров. В подполье на Украине. Сидел в тюрьме у гайдамаков, воевал с батькой Махно. Закончил курсы краскомов тяжелой артиллерии. Как коммуниста, знающего иностранные языки (откуда же?), мобилизуют в Народный комиссариат иностранных дел (вот где А.В.Петрова могла его зацепить сильнейшей своей сексуальностью), секретарь генконсульства в Финляндии, Японии, Китае – примерно понятно, чем он мог там заниматься после подполья и ЧОНа, но вдруг и здесь необъяснимый поворот: в двадцать семь лет оказывается рядовым кавалерийского батальона, курсантом школы имени ВЦИК – что-то случилось.

Армия, два года в Испании, орден Боевого Красного Знамени, военная академия, командует полком против танков Гудериана на шоссе Минск-Слуцк. При выходе из окружения приказал подчиненным рассредоточиться.

Остался вдвоем с товарищем, попросил лодочника переправить на другой берег и довольно символично расплатился именными часами – лодочник доставил командиров прямо к немцам. И молчок – расстреляли, что ли?

Откуда, кстати, известно про лодочника?

– Ты прочитал?! – Боря утром не брал телефон, опоздал, и похмельно подванивал, и почти кричал на меня по дороге, в подъезде (опять мы на Серафимовича) и лифте, на лестнице. – Ты смотрел биографии Цурко? Это же чистая оперетта! Дети героя на льдине! Это же мифы малых народностей Севера! Стой! Куда мы идем?!

– Чего ты хочешь? – Я надеялся, что в подъездах бывшего Дома правительства нет видеонаблюдения, я отворачивался от вони. – По делу.

– Я хочу работать по делу! – обиженно взмыл. – Меня начала пугать эта история. Все не так! Нам показывают, а я знаю: все – не так, – рубил ладонью, как разделочная машина. – И все давно умерли. И многих убили. Хотя некоторые мертвые еще ходят. Мы третий год движемся вроде по прямой кратчайшей, а получается вокруг чегото еще, совсем другого! Не на что опереться – одни открытые двери, а за ними еще одни открытые двери, а там еще двери – ты слушаешь меня!?

– Двери.

– И за каждой дверью убегает тень, очень быстро – прыск! – убежала. Я перестал понимать, что мы ищем.

Им, – Миргородский сделал неопределенный жест, – хочется, чтобы мы занимались девчонкой, а нам уже как бы по хрену, кто ее убил, да? Мы идем на прорыв? Так понимаю? Наверное, так нужно, тебе решать, но – я не представляю, как мы все сложим… Но! – Боря вскрикнул, заводя себя. – Я заметил: как только ты вычислил эту бабу, стало в десять раз темнее! Все, чего она коснулась, просто расползается в наших руках. И Уманский, и авиакатастрофа… и эти тридцать три брата с биографиями, и сын дебил, Ираида… и Большой англо-русский… и эта брюнетка на мосту… Заманит и утопит твоя Настя. И ни одного ее фото, заметь, – тебя не настораживает? А меня – очень. Хочешь, я тебе правду одну скажу? Скоро и ты забоишься! И ты ее сперва придумал себе, как игрушку, какую-то сверхскоростную и многоцелевую суперблядь на воздушной подушке, что могла бы все связать, а она вдруг и оказалась там, где ты поставил крестик на карте. Взяла и – оказалась. Именно такая.

И даже больше – и ты одурел, ты решил, что наше непонятное что-то на мосту эта баба и есть, то, что кроме убийства, что над убийством и что в убийстве, что на ней все завязано… И только ей Костя сказал, кто убил Нину, сказал и улетел, и взорвался, а она запомнила и пересказала своим…

– Она не могла не запомнить! Нина перевернула ее жизнь!

– А я тебе другое скажу, – Миргородский поозирался, вспоминая, куда собирался вырулить. – Никуда она нас не выведет. Все, чего она коснулась, принимает необратимый вид, зависает навсегда. И мы запутаемся. И пропадем – вот куда!

– Я понял, – я подвел его к двери и ткнул в звонок.

Боря сокрушенно качал головой, когда в двери закашлялись замки, я прошептал ему очертания роли: – Цурко, Марианна Александровна. Внучка наркома. Племянница – тех. Братьев. Одинока. Хромает.