Каменный мешок

— Кажется, его никто ни в чем и не думал подозревать, а когда он решил рассказать все моей маме, прошло столько времени, что ему не было смысла лгать. Да он и умер очень скоро после этого.

— И он любил ее все эти годы?

— Так мне говорила мама.

Сигурд Оли задумался:

— Вы хотите сказать, она покончила с собой от стыда?

— Скорее всего. Она ведь, получается, изменила своему возлюбленному, который ее боготворил и собирался на ней жениться, и понесла от кого-то, да еще отказалась назвать его имя.

— Элинборг, моя коллега, говорила с ее сестрой. И та сказала ей, что их отец покончил с собой. Повесился. И что это было особенно тяжело для Сольвейг, потому что они очень любили друг друга.

— Сольвейг было особенно тяжело, так она сказала?

— Ну да.

— Как любопытно!

— В каком смысле?

— Повеситься он и правда повесился, но только Сольвейг никак не могла принять это близко к сердцу.

— Почему?

— Говорили, он потому это сделал, что не смог пережить трагедии.

— Не смог пережить? В каком смысле?

— В прямом.

— Не понимаю…

— По крайней мере, так говорили. Я думаю, говорили правду.

— Но какой трагедии он не смог пережить?

— Да гибели дочери, — сказала Эльза. — Он повесился после того, как она пропала.

17

Эрленд придумал наконец, о чем говорить с дочерью. Сутки, проведенные в Национальной библиотеке, не прошли даром. Ему даже позволили, в виде исключения, полистать оригиналы старинных изданий, а не отправили, как обычно, смотреть микрофильмы. Эрленду нравилось брать старые газеты и журналы в руки, слушать характерный шелест старой, пожелтевшей бумаги — ему казалось, что так он ближе прикасается к прошлому, сохраненному на этих страницах на веки вечные.

Так что теперь у Эрленда под рукой имелась целая гора сведений из рейкьявикских газет и журналов за 1910 год, посвященных прохождению кометы Галлея. За кометой, как полагается, тянулся хвост из газов, и газы эти, как тогда писали, якобы смертельны для всего живого.

Поздним-поздним вечером газетных тонн глотатель вошел в палату к Еве Линд и принялся рассказывать ей историю обнаружения скелета на Ямном пригорке. Начал с археологов, с их палатки над котлованом, с ленты, которой они огородили место раскопок, и со Скарпхедина с его желтыми клыками, такими большими, что рот едва закрывается. Потом поведал про смородиновые кусты, передал слова Роберта про некую скрюченную зеленую женщину. Затем подошел черед истории Беньямина Кнудсена и его невесты, которую в один прекрасный день как корова языком слизнула, а там — и рассказа Хёскульда, который снимал у Беньямина дом и помнил слухи о женщине, жившей на Пригорке до него и якобы зачатой в газгольдере. В ту самую ночь, когда исландцы ждали конца света.

— В тот год умер Марк Твен, — добавил Эрленд.

Значит, комета Галлея. Она на всех парах неслась прямиком навстречу Земле, таща за собой гигантский ядовитый хвост. Писали, мол, даже если комета не столкнется с Землей, разбив последнюю вдребезги, то планета обязательно пройдет через хвост, и все живое отправится к праотцам;[45] самые чувствительные натуры воображали себе собственный конец в огне и одновременно дожде из синильной кислоты. Страх перед кометой обуял весь мир, не только бедных исландцев. В Австро-Венгрии, в Триесте и в Далмации, люди принялись продавать все, что имели, за гроши, дабы устроить себе напоследок пирушку, ведь до всеобщего конца остались считаные дни. В Швейцарии учебные заведения для девушек из высших слоев общества опустели — семьи хотели провести последние дни вместе с дочерьми и сгореть с ними в едином пламени. Паника была настолько серьезной, что священникам вменили в обязанность читать публичные лекции по астрономии — вдруг получится втолковать толпе, в чем дело, и хотя бы немного унять ужас.

В Рейкьявике, как сообщалось, многие женщины отказывались вставать с постели, скованные страхом конца света, а в народе ходили слухи, будто бы голод, случившийся весной того года, как раз из-за кометы. Старики кивали, подтверждая, что вот, мол, и в прошлый раз, когда проходила комета, в стране был неурожай.

В те годы общественное мнение, особенно в Рейкьявике, сходилось на том, что будущее страны связано с газом. На улицах города появились газовые фонари — впрочем, их было недостаточно, чтобы можно было говорить о настоящем уличном освещении, — и в домах тоже пользовались газовым светом. В итоге муниципальные власти решили, что пора взять быка за рога и построить современную газовую станцию на окраине города — и тем самым обеспечить потребности в газе и современных рейкьявикцев, и будущих поколений. Город заключил соглашение с немецкой газовой компанией, и на остров прибыл инженер Карл Франке из Бремена, а с ним другие специалисты. Результатом их трудов стало появление Рейкьявикской газовой станции, введенной в эксплуатацию осенью 1910 года.