Каменный фундамент

— Ну, это ему уже надоело. Скучно, пишет, все время в засаде лежать, в разведчики напросился. И мне теперь спокойнее: когда снайпером служил, за ним, лежачим-то, и с пулеметами, и с минометами, и, пишет, даже с пушками охотились, а теперь поди-ка поймай его, ходячего! Недавно писал — ходил в разведку и захватил «языка», да с важными бумагами. Как вы думаете, дадут ему за это орден?

Я отыскал письмо в синем конверте.

— Есть, может, и старше ордена, — между тем говорила из-за переборки Катюша, — но лучше бы дали Отечественной войны. Другие-то ордена и за всякие заслуги дают, а этот… особой гордости. Нашли письмо? Да я вам так расскажу. Леша на фронте в партию вступил. Пишет, было их восемь человек, оборону у моста держали, а приказ: немцев остановить обязательно, пока наши части к реке подойдут. Силы не хватит — последнему мост взорвать. И вот, пишет Леша, в каком огне они там горели, а духом не падали, сами из пулеметов немцев косили. Но тех-то ведь, может, целые тысячи, а наших только восемь человек. Все мины, все пули немецкие, все в одно место летят. Вот один из них ранен, потом другой и третий, кто убит уже, Лешу тоже в плечо ранили. Переговорили оставшиеся и решили в партию вступить, — если умереть, так коммунистами. Заявления написали. Договорились: последнему мост взорвать, а если жив останется, сдать заявления в партийную организацию. Леша последний остался. И вот, пишет, уже и спичку зажег и к шнуру потянулся, а в это время и наши войска подошли, сбили немцев. Ну, Лешу, конечно, потом в партию приняли…

Катюша вышла из кухни. Она переоделась в светлое цветастое платье, лицо ее, иссеченное речными ветрами, пылало румянцем.

— В этом платье я Лешу на фронт провожала, — сказала она. — Случится, может, там увидеть его, передайте — ношу это платье только в дни большой радости. Вот с вами встретилась — радость для меня нечаянная. Угостить вас хочется, только уж, простите, угощение теперь не такое.

На столе, как и прежде, появились белоснежная скатерть, и сверкающий латунью самовар, и те же с зелеными полосками чайные чашки. Только не было теперь ни пшеничных калачей, ни высоких зажаристых шанег, ни душистых пирогов с налимьей печенкой, ни яичницы-глазуньи с квадратиками домодельной ветчины. Был хлеб, липкий пайковый хлеб, соленые огурцы и рыжики, брусника и молоко к чаю.

— Не ждала я гостя, — оправдывалась Катюша, будто в дни войны можно было ее осудить за плохое угощение. — Масло, мясо, что в норму получила, — все на сплав взяла. Аппетит там очень большой. — Она покраснела. — Да если бы ночевать ты остался, я бы все равно чего-нибудь достала. Угощайтесь, чем есть.

— А что ж бабушка, где она?

— Да тут пошла неподалечку, скоро придет.

Протягивая руку за чашкой, я взглянул на часы.

Им и дела не было до того, что нами ничего еще не сказано, ничего еще не услышано: маятник равнодушно выстукивал свои доли минут, и стрелки неуклонно двигались по циферблату. И от сознания того, что скоро они расположатся в такой комбинации, когда я должен буду встать, натянуть сапоги, надеть еще не просохшую путем шинель, затянуться ремнем, оставить недопитую чашку чая и уйти, обязательно уйти — в ночь, в слякоть, в холод, — от сознания этого сразу болезненно сжалось сердце и невкусными показались и огурцы, и рыжики, и брусника. Должно быть, такое же чувство владело и Катей: разговор у нас не вязался. Мы взглядывали друг на друга и поочередно задумчиво говорили:

— Да-а…

Наконец Катюша пересилила себя и стала рассказывать:

— Ведь я как на сплав попала? Сами знаете, когда Леша на заводе работал, я по дому хозяйничала. Любил он, чтобы чистенько было да хорошо. И мне нравилось для него приготовить все вовремя и как следует. Придет с работы усталый, так чтобы дома поел вкусно, отдохнул бы на мягком, на чистом, на промытом крылечке посидел бы. Только о нем и забота была.

А как ушел на фронт и осталась я одна, стала подумывать: раньше работал он за меня и теперь за меня воюет, а я для него тут ничего не делаю, и ничем ему не легче от того, что дома у меня все прибрано, вымыто да наглажено.

Бабы тут такие, как я, красноармейки, домохозяйки прежние, стали всяко приспосабливаться: огороды садить, по весне дикий лук, черемшу, собирать, осенью — грибы, ягоды. Кто посильнее — сено косить, рыбу ловить, в тайгу за орехами. Словом, все стали себя обеспечивать.

Собирали раз в горсовете собрание, на работу поступить на завод предлагали. Правду сказать, мы послушать послушали, а сами как-то бочком да в сторонку. Непривычное это дело — домохозяйкам на завод идти. Так я первую зиму дома и прожила. Думала к своим, к отцу, к матери, в тайгу уехать, да жалко стало домик бросать. Куда ни посмотришь здесь, все про Лешу вспоминается. И на сердце как-то полнее, будто по-прежнему с ним, а он только в отлучке.