Камень духов

Александр Христофорович вложил листок в папку и улыбнулся так, как умел только он, – уголками губ.

– Что вас так развеселило, граф? – император заметил перемену на лице Бенкендорфа.

– Я радуюсь вашему замечанию, государь. Сей вольнодумец и впрямь – не Александр Сергеевич Пушкин.

– Что же в том веселого? – в холодных выпуклых глазах императора графу почудился скрытый интерес.

– Только одно обстоятельство…

– И какое?

– Для России достаточно и одного Пушкина. Пожалуй, даже сверх меры…

– Вы правы. Предостаточно и одного. – Царь на минуту задумался и спросил: – Кстати, где сейчас сей поэт?

– Там, где и должен находиться, – в родительском имении под Псковом, государь. Пребывает под полицейским надзором. Такова была воля вашего покойного венценосного брата… – сказал Бенкендорф и осекся, вспомнив, что новый император не любит, когда вспоминают его предшественника.

– Хорошо, я помню, – сухо сказал царь. – Срочно подготовьте указ о возвращении Пушкина из ссылки.

Распоряжение оказалось для Бенкендорфа неожиданным, может быть, поэтому он осмелился осторожно возразить:

– Но, ваше величество, у всех заговорщиков найдены списки крамольных стихов Пушкина, являющихся прямым подстрекательством к мятежу… Он водил дружбу…

Видя, что царь встал из-за стола и направился к нему, Бенкендорф замолчал. Николай Павлович подошел вплотную к графу, крепко ухватил одну из блестящих пуговиц на его мундире и, покрутив ее, словно проверяя, крепко ли пришита, строго посмотрел Александру Христофоровичу в глаза.

– Сие мне известно, – сказал он. – У вас есть что-то новое сообщить мне?

– Получены сведения, что поднадзорный Пушкин без разрешения властей пытался выехать в Санкт-Петербург как раз накануне заговора… – поеживаясь под взглядом царя, проговорил граф.

– Пытался? Но не доехал же! – внезапно развеселился император.

Граф облегченно вздохнул и развел руками: мол, точно так, не доехал.

– Поймите, Александр Христофорович, – вновь сделавшись серьезным, назидательно сказал царь, – таких людей, как этот Пушкин, в Отечестве нашем единицы. Да вы же сами только что меня в этом убеждали…

– Совершенно с вами согласен, государь.

– Так вот… Лучше, если такие, как он, будут служить нам, нежели находиться в стане наших неприятелей… Говорят, что поэты – не разум, но инстинкт нации, ее интуиция. Я склонен думать, что к Пушкину сие замечание не относится. Судя по тому, что он пишет, это – умнейшая голова во всей России. Нам надо обратить эту голову в нужную сторону. И знаете, что я придумал, граф? Я готов для столь значимой цели сделаться личным цензором его сочинений…

– Не устаю удивляться вашей мудрости и вашей прозорливости, мой государь, – склонил голову Бенкендорф.

– Поторопитесь с указом. И вот еще что… Попросите Пушкина составить для меня записку с изложением его мыслей о народном образовании.

– Будет исполнено, ваше величество. А что делать с Завалишиными?

Николай Павлович, к которому вернулось благодушное настроение, распорядился:

– Юнкера за лживый донос и дерзость – разжаловать в солдаты и отослать подальше от столицы. А лейтенанта… Где он сейчас?

– В здании Главного штаба. Содержится под арестом с другими подозреваемыми.

– Переведите в крепость. Одиночество благотворно для начинающих поэтов, ибо способствует вдохновению…

7

8 июня 1826 года Верховный суд вынес приговор по делу ста двадцати одного государственного преступника, замешанного в декабрьском мятеже. Через два дня император утвердил приговор, внеся в него свои изменения. Правда, эти изменения не коснулись вердикта, вынесенного судом, в отношении Павла Пестеля, Кондратия Рылеева, Сергея Муравьева-Апостола, Михаила Бестужева-Рюмина и Петра Каховского. Однако девяносто одному осужденному государь снизил на разряд назначенное наказание, в том числе и тридцать одному приговоренному к смертной казни отсечением головы, заменив ее вечной каторгой. В числе удостоившихся права жить по монаршей милости был и осужденный под номером сорок два Дмитрий Завалишин.

Утром 11 июня начальник Главного штаба генерал-фельдмаршал Иван Иванович Дибич передал в Морское министерство высочайшие инструкции по проведению разжалования осужденных морских офицеров. Обряд должен был состояться через месяц в Кронштадте, для чего предлагалось на флагманском корабле на крюйс-брам-стеньге поднять черный флаг и выстроить на шканцах представителей всех судов, находящихся на кронштадтском рейде, в соответствии со следующей разнарядкой: по одному штаб-офицеру, одному лейтенанту, одному мичману и одному матросу с каждого корабля.

…В полночь с 10 на 11 июля Дмитрия Завалишина подняли с постели в камере Алексеевского равелина, приказали надеть флотский мундир и вывели во внутренний двор крепости. Там были уже собраны обитатели остальных камер тюремной цитадели. Начались шумные объятия и приветствия. Стража стояла поодаль и не вмешивалась.