Камелии высокого и низкого полета(С приложением «Записок петербургской камелии»)

Адель и Соня вернулись домой очень поздно и обе сильно подвыпивши. Раздевшись как попало, они, с помощью горничных, чуть добрались до постели, где тотчас же заснули.

На другой день они проснулись обе с сильной головной болью — этим обыкновенным последствием неумеренного кутежа. Не умываясь (большая часть камелий обыкновенно не умываются, чтобы не повредить искусственному румянцу), они сели пить кофе, изредка перекидываясь немногими словами.

Время шло убийственно долго. Обе зевали наперерыв.

— От Мащокина коляска приехала, — доложила горничная.

Начался процесс одевания, беления, подкрашивания щек, чернения ресниц и пр., затем опять катание по улицам Москвы.

Часов около пяти, камелии вернулись и Соне подали записку.

Записка была от Посвистова.

«Голубчик мой, Соня! — гласила записка. — Я был у тебя раз по крайней мере десять — и мне всякий раз говорили, что тебя нет дома. Что это такое? Нежелание принимать меня, или ты в самом деле уж чересчур закутилась? Если первое, то в таком случае гораздо проще было сказать мне об этом самому — и я, поверь, исполнил бы твое желание. Если же это второе, если ты еще более погрузилась в тот грязный омут, из которого нет выхода, как в публичный дом или богадельню, то воротись! Воротиться еще не поздно! Вспомни, что если ты теперь еще молода и здорова, то пройдет два-три года — и этого здоровья не станет, и тогда все грязные сластолюбцы, которые теперь считают за счастье твою улыбку, те самые развратники, взглянут на тебя с улыбкой уничтожающего презрения, и первые бросят в тебя камнем. А меня в то время, может быть, не будет, чтобы приютить тебя, бедную, задавленную людьми, горем и нищетой!

Я пишу к тебе, Соня, потому, что я знаю, что ты не притворялась, что ты любила меня. Притворяться тебе было не к чему. Я знаю, что ты и встречала и, может, встретишь людей гораздо красивее и умнее меня, которые будут богаче меня в сто, в тысячу раз, вопрос не в том. Но оценит ли тебя кто так, как я, моя голубушка? Поймут ли твое доброе, золотое сердечко? Поймут ли тебя, с виду злую и капризную, а в душе добрую и благородную?!

Нет, нет и тысячу раз нет.

Послушай, что я тебе предлагаю: ты знаешь, я не богат, но отец и мать меня любят без памяти. Если я женюсь на тебе, они посердятся, посердятся, да и перестанут. А что полюбят они тебя, так я в этом уверен. Ну, хочешь, по рукам! M-lle Sophie, честь имею предложить вам руку и сердце.

В ожидании ответа, остаюсь влюбленный в тебя Николай Посвистов.

P. S. Ты ведь хорошо знаешь, что я не подлец и что слово упрека в прошлом никогда не сорвется с губ моих. Я знаю, что не ты виновата в своем прошедшем».

Первым движением Сони, по получении письма, было лететь к Посвистову. Коляска еще не отъезжала от крыльца. Соня бросилась в переднюю и начала уже надевать мантилью.

В это время из другой комнаты показалась Адель.

— Куда ты? — крикнула она Соне.

— К Посвистову!

— А, это опять к студентишке-то этому, — захохотала Адель, — пора, давно не видались.

Соня не отвечала: она уже отворяла дверь на улицу.

— Да постой, сумасшедшая, — снова крикнула Адель, — скажи, по крайней мере, куда ты едешь.

Соня остановилась. Она вспомнила, что забыла, где живет Посвистов. Она хватилась за письмо: адреса в письме обозначено не было.

— Куда же я поеду? — вырвалось у нее.

— Разумеется, куда же ты поедешь, — подхватила Адель. — Да и чего ты обрадовалась письму-то? Хоть бы подождала, пока другое напишет.

— Он хочет на мне жениться. Он меня любит.

Адель захохотала.

— Жениться! вот что! Браво, Софья Семеновна, вы, вы будете женой несчастного прогорелого студента. Честь имею поздравить.

Соня вспыхнула.

— Пожалуйста, не отзывайся так о том, кого ты не знаешь, — резко крикнула она.

— Как не знаю, — хохотала Адель, — вот еще не знать. Да ведь ты дура, — обратилась она к Соне, — ведь он тебя обманывает, а ты и веришь. Знаем мы этих студентов! Мастера они зубы заговаривать. Ему просто досадно, что ты его бросила, вот теперь и придумывает, как бы опять….

— Молчи! ты его не знаешь, так и молчи, — оборвала опять Соня. — Я сейчас еду к себе домой. Он сейчас придет ко мне.

— Да подожди, по крайней мере, пообедай.

— Мне некогда.

— Ну, уж я тебя так не отпущу, — воскликнула Адель и, обратившись к Соне, начала стаскивать с нее мантилью.

Волей-неволей приходилось остаться.

Соня за обедом была задумчива и почти ничего не ела.

— Выпей что-нибудь, — приставала Адель. — Да выпей же, дурочка ты этакая, после похмелья хорошо.

Соня уступала и пила.

Обед еще не кончился, как раздался самый убийственный звонок.

— Господин Мащокин с приятелями приехал, — доложила горничная.

— Проси, проси, — крикнула Адель.

В комнату ввалился наш старый знакомый, толстый блондин; с ним было еще человека три-четыре, состоявших при нем в должности прихлебателей и описывать которых мы, разумеется, не будем.

— Драгоценная Соничка! ваше здоровье? — прохрипел блондин, беря и целуя ее руку.

У Сони вырвалось невольное движение отвращения.

— Как хорошо, что вы приехали вовремя, — лебезила Адель перед Мащокиным, — знаете ли, вот Соня удрать хотела.

— Ну да?