Калигула

Восторженный прием в Сиракузах улучшил его настроение. После того как Калигула пожертвовал миллион сестерциев на восстановление храмов, театра и общественных сооружений, его здесь считали благодетелем и назвали почетным горожанином. В честь его присутствия устраивались разные зрелища, и император сразу объявил о готовности взять расходы на себя. Кроме того, он приказал учредить игры в знак памяти божественной Друзиллы.

Почти ежедневно императора можно было видеть в одном из театров, где попеременно проводили гладиаторские бои, травлю зверей или разыгрывали классические представления.

Калигула являлся народу в разных нарядах. Однажды публике было позволено лицезреть его в золотом панцире Александра. Потом он появился в расшитом золотом пурпурном плаще, лавровом венке. Люди могли видеть его только издалека, поэтому на многих он производил очень сильное впечатление. Иногда из толпы выкрикивали: «Богоподобный Август!», что настраивало Калигулу на милостивый лад. Поскольку люди признали его божественность, император хотел облегчить им возможность почитать его: так, в Сиракузах у него появилась мысль построить храм своей божественной сущности. Идея так понравилась ему, что Калигула тут же приказал готовиться к отплытию, чтобы скорее заняться ее осуществлением.

В середине сентября императорская флотилия подошла к гавани Остии. Калигула со своим секретарем Каллистом сразу же сел за разработку новых указаний, которые потом представил сенату как свои собственные.

Сначала речь шла о Друзилле. По отношению к ней Калигула чувствовал себя виноватым из-за своего побега из Рима. Итак, сенату было предложено следующее:

1. Освятить Юлию Друзиллу как Пантею — общую богиню.

2. Установить ее статую в храме Венеры и учредить жречество.

3. Объявить день рождения Друзиллы общественным праздником.

4. Ввести правило, в соответствии с которым все женщины во время торжественных событий должны взывать к Пантее.

С оповещением собственной божественности Калигула решил подождать, пока не осуществит еще один план. Он задумал собрать в Риме все самые лучшие изображения богов Греции, ведь только там, где жил брат-близнец верховного божества, они могли найти достойное поклонение. Итак, приказ его гласил: разыскать во всех греческих городах наиболее ценные изображения Зевса. Он, живая копия громовержца, хотел, чтобы статуи носили его голову.

— Это, пожалуй, лучший способ, — сказал Каллисту император, — донести до людей, что произошло и в какое великое время они живут. Статуи будут установлены в храмах, на форуме, на сакральной улице и перед общественными зданиями. Поскольку у них будут мои черты лица, люди постепенно привыкнут к тому, что он и я — единое целое. Только тогда я отдам приказ о строительстве храма Гая. Все в свое время! Нельзя ожидать, чтобы люди сразу все поняли.

— Единственно правильный путь! — согласился Каллист, в душе ужаснувшись.

Какие последствия еще повлечет за собой обожествление? Он запретил себе рассуждать на эту тему, утешаясь тем, что так далеко не должно зайти. Кроме того, существовали и другие заботы. Денег в казне оставалось всего на несколько месяцев, но не стоило рассчитывать, что император станет ограничивать себя в тратах. Каллиста бросало в дрожь при мысли о том, решением каких задач придется заниматься ему и другим.

«Надо будет искать новые источники дохода, — думал он с ужасом. — Калигула решит стать наследником богатых римлян — конечно же, с моей помощью».

Каллиста бросило в пот. Нет, его не мучили угрызения совести, но он думал о себе, думал о времени, которое наступит потом. Он, во всяком случае, рассчитывал пережить правление императора-безумца, что было возможно только в том случае, если его не в чем будет упрекнуть.

Императорский секретарь все чаще думал о Клавдии Цезаре. Недавно он с ним разговаривал. Это случилось после очередного неприятного обеда, где Клавдию снова пришлось терпеть насмешки Калигулы.

Они случайно встретились в саду. Завидев старика, Каллист поклонился.

— Здравствуй, Клавдий Цезарь! Решил немного подышать свежим воздухом после долгой трапезы? Нашему императору свойственно особенное гостеприимство.

Клавдий Цезарь не сдержался:

— Г-гостеприимство! Да, так т-тоже можно сказать. Почему он н-не заведет придворного шута? П-почему я должен забавлять его? К-когда он наконец оставит меня в покое?

Старик опустился на скамейку рядом с фонтаном, и Каллист попросил разрешения присесть рядом. Клавдий кивнул.

— Я знаю, что происходит на этих обедах, и нахожу возмутительным, что с тобой так обращаются. Поневоле в голову приходят странные мысли, и начинаешь мечтать о других временах — других обстоятельствах…

Клавдий поднял глаза. Его изборожденное морщинами лицо нервно подергивалось.

— Что т-ты имеешь в в-виду?