Калигула

— И еще одно, Цезарь. Хочу напомнить тебе, что твой брат Друз все еще сидит в Палатинских застенках. Император до сих пор не давал никаких распоряжений, но этот вопрос должен быть решен тем или иным образом. Тиберий может умереть в любую минуту, и сенат будет рассматривать Друза как возможного преемника. Он ведь твой старший брат…

— Да, об этом я уже думал. Друз здоров?

— Ему нужны свет, воздух и хорошая еда. Если в ближайшее время он не получит, все может плохо кончиться…

— Просто забудьте о нем. Пусть охрана обойдет его при раздаче еды, будто он уже мертв. Потом ты поменяешь людей, и, когда император спросит о нем, Друза не будет в живых. Возможно это?

— Думаю, да.

Так Друзу Цезарю, второму сыну Агриппины и Германика, был вынесен смертный приговор. В отчаянии тот жевал солому из своего матраса, но никто не слышал его слабых криков о помощи из глубин подземелья. Тело Друза Макрон распорядился убрать без шума; охранники были тут же повышены в звании и переведены на службу в отдаленные провинции. В живых остался только один сын Германика: Гай Юлий Цезарь Германик по прозвищу Калигула — Сапожок.

Сабин не мог дождаться отплытия. Он каждый день молил всех богов, чтобы его дядя не заболел или, чего доброго, не умер. Корнелий Кальвий же следовал учению стоиков и не давал недугам себя сломить. За несколько часов до отъезда он еще раз углубился в страницы, написанные его любимым Горацием.

«Умей в тяжелые времена сохранять спокойствие и невозмутимость, как в хорошие — сердце, мудро сдерживающее излишнюю радость…»

Наконец дядя и племянник в сопровождении трех слуг поднялись на борт парусника. Правда, это было достаточно дорогостоящим способом путешествовать. В Грецию ходили корабли, перевозившие продовольствие, которые, впрочем, брали и пассажиров, но Кальвий не захотел спать рядом с мешками. Кроме того, эти тяжелые медлительные корабли плыли через открытое море, в то время как более легкие парусники следовали от гавани к гавани, и путешественники, поскольку плавание продолжалось только при дневном свете, могли каждый вечер высадиться на сушу и спокойно провести ночь.

— Ты многое увидишь, Сабин, пусть даже дорога окажется немного длиннее.

День отплытия из Остии выдался солнечным и ветреным. Утром, перед тем как подняться на корабль, путешественники принесли Нептуну в жертву быка. Предзнаменование было благоприятным. Оставшееся же мясо зажарили и раздали членам команды корабля. К счастью, никто из пассажиров, поднимаясь на корабль, не чихнул, и ни ворона, ни сорока не сели на мачту или парус. Существовал еще целый ряд дурных знаков, но ни один из них не дал о себе знать, иначе путешествие нужно было бы переносить и совершить еще одно жертвоприношение.

Одну из трех кают парусника занял Кальвий, а Сабин вместе с другими путешественниками остался на палубе, где до полудня натягивали кусок полотна от солнца: те, кто хотел, могли проводить время до вечерней прохлады в тени.

Пассажиров, в том числе женщин, было четырнадцать — все состоятельные люди благородного происхождения. Некоторые из них едва могли ходить, другие целыми днями сидели на палубе и смотрели на море. Каждого богатого путешественника сопровождали как минимум трое слуг.

В это время дули в основном северные ветры. Судно шло быстро, и еще до наступления ночи они причалили в Неаполисе. Сабин с дядей спустились на берег. Здесь, в этом древнем греческом городе, жил друг Кальвия, в доме которого они остановились на ночлег.

На следующий день Сабин встал на рассвете, чтобы успеть пройтись по улицам Неаполиса. Он осмотрел величественный форум с длинными колоннадами, бросил взгляд на фронтоны храмов и отказался от услуг заспанных проституток, которые на обратном пути хватали его за край тоги.

Следующую ночь они провели в Мессане, в Сицилийском проливе, а потом их парусник на три-четыре дня вышел в открытое море. Этой части путешествия все ждали со страхом, потому что в бурю легкие корабли были ненадежны.

Только Кальвий оставался спокоен.

— Маловероятно, что в мае мы попадем в шторм. Ионическое море в это время приветливо, как Немейское озеро в безветренный летний день. В остальном сильный ветер нам только на руку, ведь он сокращает время путешествия.

Кальвий оказался прав. На третий день еще до полудня вдалеке появились очертания Цакинта, прекрасного острова, воспетого Гомером. Оттуда путешествие уже стадо похожим на прогулку вдоль пролива Коринфа, и все время по обе стороны были видны берега. Когда показалась пристань Лекхейон, Кальвий сказал:

— Сейчас ты увидишь нечто удивительное. Думаю, что ничего подобного этому нет нигде.