Калигула

— Уверен, что суждено, Ливилла! Я, во всяком случае, сделаю все, чтобы это произошло как можно скорее.

— Я помню о нашем предпоследнем разговоре, когда ты сказал, что есть только одна возможность убить Калигулу: это должен сделать человек из личной охраны императора. Ты сказал просто для красного словца или действительно готов на это?

Сабин кивнул:

— Да, Ливилла, в последнее время я даже вижу в этом смысл жизни. И не только желание мести толкает меня на убийство, нет, просто я чувствую потребность искоренить зло. При этом я не особенно мстителен и не стремлюсь стать героем. Я тебя разочаровал? Возможно, я хочу заставить расплачиваться императора за то, чего он не знает и в чем не виноват? Кто настолько хорошо понимает самого себя, чтобы разобраться в том, что им движет? Да и отобранное наследство не имеет никакого отношения к моему порыву; оставшейся третьей части мне более чем достаточно. Я знаю лишь одно: пока Калигула жив, мне не будет покоя.

— Хорошо, значит, я поняла тебя правильно. Но, надеюсь, тебе ясно, что заговор одного человека лишен всякого смысла? Даже если тебе удастся убить императора, его прихлебатели позаботятся о том, чтобы ты ненадолго пережил его, и выберут преемника, который нам не понравится. Нет, Сабин, Калигула стал настолько всем ненавистен, что не составит большого труда поднять против него половину Рима. Я же в своем теперешнем положении могу сделать одно: назову имена, которые ты должен будешь запомнить. Никаких записей! Людей немного, но к ним ты сможешь обратиться, когда вернешься в Рим.

— Если они еще живы…

— Надеюсь.

Ливилла сняла с полки небольшую книгу, переплетенную на новый манер, с пергаментными листами.

— Это список семей римских патрициев; кстати, я тогда сразу же нашла имя твоего дяди. Оно по-прежнему приведено здесь, как и имена других жертв убийцы — Сапожка. Сейчас я по очереди укажу тебе некоторые из имен, запоминай.

Сабин присел рядом с ней. Склонив головы друг к другу, они смотрели в книгу. От Ливиллы исходил манящий женский аромат, и он, поддавшись его магическому действию, невольно поцеловал ее в щеку. Та удивленно подняла на него глаза.

— Мы заговорщики или любовники?

— Скорее первое, но можем превратиться во второе. Ливилла, я сделан не из дерева! Больше месяца у меня не было женщин, и я не испытывал в них потребности. Но сейчас, когда ты сидишь рядом со мной… Факел нельзя подносить так близко к иссохшему дереву.

— Кто тут дерево, а кто факел?

— Факел, конечно же, ты.

— Хорошо, тогда я не буду больше вводить тебя в соблазн.

Она встала и села напротив него.

— Теперь иссохшее дерево вне опасности. Итак…

Она переводила палец от одного имени к другому, Сабин молча впитывал каждое из них, пока не прочитал «Валерий Азиатик». Он поднял глаза.

— Этого человека я знаю! Он считается лучшим другом императора. Ты не ошибаешься?

— Нет. Когда-то Калигула во время симпозиума увел его жену в спальню, а потом рассказывал всем за столом о своих впечатлениях. Азиатик, хотя и не признается, не простил ему этого. Император по-прежнему считает его своим другом, не ждет от него никакой опасности, поэтому он очень важен.

— Ты ведь замужем, Ливилла. Как твой муж относится к императору? Почему ты не называешь его имени?

Она презрительно отмахнулась.

— Марк Виниций — слабый, трусливый человек! Скажу, пожалуй, помягче: он добродушный и податливый, не любит драться и всегда выбирает путь полегче. Какое ему до меня дело? Тиберий сделал его моим мужем; Калигула считает его безобидным и отправил в провинцию, где тот служит тихо и спокойно. Он никому не нужен, никому не мешает — одним словом, он никто! Может быть, он не догадывается, что происходит в Риме, и все еще думает о Калигуле как о лучшем императоре.

— Хорошо, забудем о нем. Могу я спросить, что заставило тебя желать смерти брата?

— У тебя есть право знать. В заговоре Лепида на то были другие причины, но сейчас это только моя воля к свободе — свободной жизни в Риме, по собственному вкусу, без надзора, без страха доносов. Ценой такой свободы может быть только смерть Калигулы. Пока брат жив, он не помилует ни меня, ни Агриппину. Насколько я его знаю, он давно подумывает о том, как от нас удобнее избавиться. Я подозревала, что именно с твоей помощью он собирался это сделать.

— Теперь я развеял подозрения.

Она улыбнулась, встала и произнесла:

— Пожалуй, ты прав. Хочешь выпить вина?

— Да, с удовольствием. Если покушение провалится, любой легионер подтвердит, что трибун Сабин и узница Ливилла проводили вместе долгие часы, и мы с тобой окажемся в одной связке.

— Но это произошло по настоятельному желанию императора, чтобы выведать у меня побольше.

— Конечно, однако он поймет это так, будто ты меня совратила.

Ливилла удивленно подняла брови.

— Совратила?

Сабин рассмеялся:

— То есть уговорила примкнуть к заговорщикам, совратила на совершение предательства. Хотя я ничего не имел бы против совращения в его классической форме.

— Я не раз обжигалась, Сабин, мне не везло с мужчинами.

— Скажем, Виниция тебе навязали…

— Я думаю о Сенеке, о философе.