Калигула

— Нет, император, я уже объяснял, что хотел бы этим выразить благодарность за оказанную мне тобой милость в передаче наследства дяди. Мне все равно кого охранять, Ливиллу или Агриппину, я с такой же радостью выполню другое малоприятное задание. Но я не стану от тебя скрывать, что с большим удовольствием остался бы в Риме: я поселился теперь в большом красивом доме дяди, здесь живут мои родители, друзья и подружки…

Калигула зло рассмеялся.

— Только не иди теперь на попятную, трибун! Мне с самого начала понравилось твое предложение, я просто хотел тебя испытать. И скажу почему. Возможно, ты тогда не заметил или уже забыл, как Ливилла рассматривала тебя во время нашей трапезы. Она тихоня, но всегда гонялась за мужчинами, и я имею в виду не только поэта Сенеку. Ты предан мне, Сабин, я это заметил. Ты не из тех Корнелиев, которые делят имущество между клиентами[11], чтобы избежать ценза, ты на моей стороне, я знаю это со дня нашей первой встречи.

— Ты читаешь в сердцах, император, — скромно произнес Сабин.

— Если бы я умел делать это лучше! — воскликнул Калигула. — Я многого мог бы избежать. Но вернемся к Ливилле. В своих письмах, которые передавал этот подлец, она просила родственников мужа, друзей и бывших клиентов о помощи, чтобы я ограничил срок ее изгнания. Мне, конечно же, известно, что произойдет, если я помилую ее. Она мобилизует всех противников твоего императора, сделает все, чтобы меня уничтожить. Ты не знаешь моих сестер, Сабин: если Агриппина и худшая из них, то и Ливилла не менее решительна. Но я и не подумаю о том, чтобы помиловать этих мегер раньше времени. Возможно, что обстоятельства вынудят меня однажды обеих…

С ухмылкой палача Калигула рассек правой рукой воздух.

— От тебя, Сабин, я не ожидаю, чтобы ты избегал Ливиллы, — совсем наоборот. Но помни, что она подозрительна и у нее острый ум. Не дай себя одурачить! Ты не должен навязываться ей — это разбудит подозрительность Ливиллы. Делай так, будто я послал тебя на Понтию в наказание или по воле настроения. Ты должен вкрасться к ней в доверие, Сабин, это главное. Ты ведь сын издателя Корнелия Цельсия? Лучшего и желать нельзя. Ливилла боготворит поэтов и все, что связано с книгами. У вас будет тема для разговоров на много дней, но не забывай вытягивать из нее как можно больше. Я не хочу знать, что она планирует, поскольку Понтия не лучшее место для замышления заговоров. Мне нужны имена заговорщиков, которых я еще не знаю. Многие из них ускользнули от меня — не сомневаюсь. Эти люди все еще на свободе, плетут новые интриги. Когда они все будут уничтожены, когда у Гидры не останется больше голов, тогда в Риме наступит Элизиум, Сабин, я обещаю тебе. Но до той поры я буду беспощаден, и виновные будут платить жизнью и состоянием — кем бы они ни были!

Возбужденный своей речью, Калигула, как тигр в клетке, принялся метаться от стены к стене, при этом его пестрые шелковые одежды распахнулись и взору Сабина предстали тонкие волосатые ноги императора. Жирное тело, длинная худая шея и бледное лицо с высоким мрачным лбом и неподвижными глазами так отталкивающе подействовали на него, что трибун почувствовал приступ тошноты. Но он радовался, что теперь маска пала и он понял, что движет императором, чего он хочет, чего боится и что планирует.

— Я сделаю все, что в моих силах, но…

— Ты не должен там долго оставаться, — сказал Калигула, — я не хочу, чтобы ты чувствовал себя измученным. В конце концов ты вызвался добровольно, и, поверь мне, я сумею оценить твое рвение. Ты проведешь на острове два месяца, самое большее три. Достаточно времени, чтобы выяснить, доверяет она тебе или нет. Ты молод и красив, Сабин, наверняка у тебя много женщин…

— Но ни одной настоящей, император. Мне не посчастливилось найти такую, как Цезония Августа.

Император польщенно засмеялся.

— Такого счастья на твою долю не выпадет, его суждено испытать только богам, потому что Цезония неповторима — да, она такая единственная. Но это не значит, что другие для меня не существуют. Я могу за день осчастливить пять женщин, даже дюжину — сила богов, ты понимаешь. — Калигула остановился и странно посмотрел на Сабина. — Я говорю с тобой, как с равным. Итак, хватит, пора заканчивать! Ты знаешь, что должен делать. Завтра утром тебя заберут и доставят в Остию, а оттуда на остров.

Сабин был рад, что ему не пришлось целовать ноги императора, что вошло в последнее время в обычай. Все казалось ему странным сном. Император доверял Сабину, даже на какое-то время снял маску и показал свое истинное лицо.

Или это было таким же театральным выступлением, как сцены с переодеванием? Может, он просто заманивал его в ловушку, как многих других, которых хвалил и поощрял, а чиновники в суде между тем составляли на бедолаг обвинительные акты? Но Сабин должен был пойти на риск, как охотник, которому надо очень близко подойти к зверю, чтобы убить его.