Какого цвета ночь?

Мать пациента приехала, как только ей сообщили о возможности свидания с сыном. Это была щуплая немолодая женщина в очках с толстыми стеклами, с благообразной сединой на висках, в бедном платьице со следами аккуратной штопки на локтях и в войлочных ботинках с проржавевшей «молнией» впереди. В руках она сжимала небольшую передачку, в которой угадывались округлые контуры яблок, выглядывали ножки курицы, завернутой в промасленную бумагу. Она неслышно вошла в холл четвертого отделения и, боязливо оглядываясь, встала в дверях.

Толстая нянечка с грохотом захлопнула за ней обитую облезлым дерматином дверь и бросила посетительнице:

— Посидите здесь, сейчас лечащего позову…

Трахиров не заставил долго себя ждать. Он появился в белом несвежем халате, с трехдневной щетиной на щеках.

— Сейчас тихий час, — заявил он, оглядывая женщину так пристально, как будто она была одной из его пациенток и тоже хотела закосить «по шизе». — Пойдемте, мы с вами пока побеседуем.

Беседа продолжалась добрых полтора часа. По коридору мимо кабинета давно уже слышались шаркающие звуки тапочек, и мать с замиранием сердца ждала, что вот-вот распахнется крашенная белой краской дверь кабинета и в комнату войдет ее бедный осунувшийся сынок.

«Похудел, наверное», — думала она, автоматически отвечая на вопросы доктора. Так же автоматически несколько лет назад она отвечала сначала на вопросы следователя, а потом на вопросы комиссии в столичном институте. И эти вопросы ей были давно знакомы, ответы на них были выучены наизусть, и, разбуди ее хоть ночью, всегда последовала бы стереотипная фраза:

— Не знаю, не видела, не замечала…

А ведь на самом деле она знала, видела, замечала… Но разве можно было доверить свои беды и тайны этим людям в белых халатах, которые все, как один, желали зла ее сыночку, ее единственному чадушке, ее Ванечке? Неужели же они на самом деле думают, что она будет выкладывать им как на блюдечке его подноготную? Да если бы ее поджарили на костре, они бы от нее ни слова правды не добились!

Между тем вопросы сыпались как из рога изобилия:

— Когда вы начали замечать изменения в поведении сына?

— Не замечала.

— Стал ли он в последние несколько лет перед совершением правонарушений более раздражительным?

— Не знаю.

— Он делился с вами своими переживаниями?

— Ваня всегда был очень скрытным мальчиком. Характер у него такой…

— Он любил животных в детстве?

— Все дети любят животных.

— У него кто-нибудь был дома?

— Да, однажды мы взяли четырехнедельного щенка.

— И как он относился к нему?

— Очень хорошо. Души в нем не чаял. Кормил, поил, возился с ним целыми днями, даже забывал про уроки…

— Конечно, водил гулять?

— Нет, ведь щенок был маленьким.

— Но ведь он, наверное, вырос!

— Нет, он погиб, прожив у нас только месяц, не больше.

— От чего?

— Не знаю. Просто умер.

— Вы показывали его ветеринару?

— Нет, нам показалось, что в этом нет необходимости. Ведь он был совсем маленький и слабый.

Трахиров что-то записал на листочке бумаги.

— Как реагировал ваш сын?

— Очень плакал. Рыдал целыми днями, взахлеб. Был безутешен. Мы с отцом даже предложили ему взять другого щенка, но он отказался.

— Почему?

— Не знаю… Ничего не знаю. — Посетительница неприязненно посмотрела на врача. Она в который раз оглянулась на дверь и заерзала на стуле, теребя ручки своей дерматиновой сумочки. — Скажите, а скоро?..

Трахиров вздохнул и неожиданно ощутил внутри себя противное бессилие. Примерно такое же ощущение возникнет, если долго долбиться о каменную двухметровую стену и потом осознать, что можно еще сотни миллионов лет биться об нее, раскровенить лоб, обломать ногти, но толку не будет.

Вскоре распахнулась дверь кабинета, и на пороге, робко держа руки за спиной, возник пациент в желтовато-голубой пижаме с фиолетовым больничным клеймом на боку.

— Здравствуй, Ваня, — спокойным и размеренным голосом произнесла посетительница.

Фигура в дверях молчала, замерев.

— Я принесла тебе передачу, — продолжала мать. — Жареная курица с чесноком, как ты любишь. И еще яблоки и виноград. И немного конфет. Твои любимые, «Космические».

Пациент осторожно вошел и, повинуясь протянутой руке врача, сел на свободный стул, опустив стиснутые руки между колен. На мать он почти не смотрел.

— Ванечка, не горбись, пожалуйста, — металлическим голосом произнесла мать, поражая врача своей образцово-ровной осанкой.

Иван послушно распрямился на стуле. Его слезливый взгляд то робко поднимался на родное лицо, то перескакивал на врача и наконец замер, уставившись в видимую только ему точку на поверхности стола.

— Как у тебя дела, Ваня? — строгим невыразительным голосом спросила мать.

Сизые губы медленно разжались, глаза неохотно оторвались от стола.

— Хорошо, — еле слышно прошелестело в воздухе.