Какого года любовь

– О, черт возьми, Крис, не наезжай на меня, – рассмеялась и Вайолет, поворачиваясь и раскидывая руки, приглашая в объятие. – Уж если тебе жаль парней, то тогда мне и правда есть о чем волноваться, – пробормотала она в мешковатый, домашней вязки свитер Крис.

И хотя она, в общем‐то, отмахнулась, разговор этот все‐таки что‐то стронул. Вайолет стала пореже проводить время вне дома и с головой окунулась в учебу, а также в общинный дух “Матильды”, как они окрестили свой дом.

Семь женщин, там обитавших, делили всю работу по дому, готовку и целиком все доходы. Вайолет пришлось даже присматривать за детьми двух других женщин, Энни и Таллулы, что заставило Эла на неделю размечтаться о детях, пока он не спросил, а где, собственно, их отцы. Вайолет объяснила по телефону, что мужчинам разрешается жить в “Матильде” только в том случае, если они на равных участвуют в уходе за детьми и вносят свою зарплату, это необходимое социальное новшество и “то, что сделает мужчин и женщин по‐настоящему равными”. Но надолго они там не задерживаются.

Эл заметил на это, что, если они не могут привлечь хотя бы пару папаш-хиппи, социальное новшество это внедрится очень нескоро. Вайолет в ярости бросила трубку. Потому что чем больше сил и времени вкладывала она в “Матильду”, тем страстней относилась к тому, как и чем живут женщины.

Она помогала Энни и Таллуле ставить для малышни сокращенные до полной нелепицы пьесы Шекспира с картонными мечами и рисованными крылышками фей, учила Крис и Лили шить нормальные занавески, чтобы прикрыть ими окна в “Матильде” вместо мешковины и самодельных щитов. Они, в свой черед, натаскивали ее, как произносить речи на публике и как котлами готовить гороховый суп и овощное карри, когда нужно накормить пришлых женщин, которые часто оставались на ужин. Мало-помалу “Матильда” превращалась в общественный центр, каждый день то собрание ассоциации арендаторов в подвале, то, за кухонным столом, занятие группы роста самосознания, то, в саду, подготовка по самообороне.

И в политической деятельности соседок по дому участие Вайолет тоже усилилось. Просто жить по‐другому недостаточно; они должны в лучшую сторону изменить материальные условия своих менее удачливых сестер, так любила говаривать Крис. И к тому ж Вайолет не могла это внутренне не признать, политическая активность обеспечивала ей прилив адреналина и довольства собой, удовлетворения тем, что она делает что‐то по‐другому, не хуже того, которое раньше она получала от своих перепихов. Блестящий успех: они не позволили застройщикам закрыть женский приют в Хакни! Накал женской поэтической группы в Брикстоне, которую она вела, люди делились там личным, пережитым опытом травм. Вайолет протестовала, маршировала, выступала на заседаниях; обрела голос благодаря окружающим ее женщинам.

Но потом, месяц за месяцем, по мере того как она вникала все глубже, очарование стало блекнуть. Порой – ну, иногда – Вайолет чувствовала, что кое‐какие из наиболее радикальных лозунгов ей не по нутру.

На одной особенно жаркой сходке насчет того, чем атаковать мужчин, которые посещают недавно открытый стрип-клуб в Сохо (яйца? клей? свиная кровь – погодите‐ка, сумеем ли мы собрать достаточно менструальной крови?), Вайолет прямо‐таки страдала, видя в происходящем прямую параллель с тем, как ведут себя на протестах мужчины: те же разъяренные лица, ругань и плевки в легавых, разбитые витрины на Первое мая.

Ненависть женщин к “мужикам” выражала себя порой с той же силой, как ненависть мужчин к “бабам”. Так и так ненависть, все плохо. Но все‐таки она ожидала, что женщины будут вести себя по‐другому.

Это чувство выкристаллизовалось во время акции протеста на Флит-стрит. Для сентября было на редкость жарко; горячий воздух над перекрытой улицей словно мерцал, полицейские выглядели грозно, и Вайолет чувствовала, что по внутренней стороне бедер у нее струйкой течет пот. Одна из женщин закричала истошно, что все мужское племя – насильники и кастрировать их всех надо.

– Господи, я уйду, если это пойдет в таком духе, – прошептала она Лили.

– Останься! Не уходи. Нам нужны трезвые головы, – отозвалась Лили, рассеянно пристукивая по земле плакатом “Сексизм убивает женщин”.

– Ничего подобного, головы нам нужны дерзкие и решительные! – включилась еще одна соседка по дому, Мейбл, самая воинственная из жительниц “Матильды”, к блузке которой, как обычно, был приколот значок “Убей всех мужчин! Спроси меня как”. – Требуй больше, чем нужно, и тогда положение дел, может, сдвинется хоть на дюйм. Если ж требовать только того, с чем, по‐вашему, они, может быть, согласятся, они даже пальцем не шевельнут!

– Да я понимаю, – устало сказала Вайолет, знакомая с этим аргументом. – Но почему это должно быть так… агрессивно?

– Так они же агрессоры, и другого языка им не понять.

– Но не опускаемся ли мы до их уровня?

– А ты что, лучше пустишь в ход свое женское обаяние? – окрысилась Мейбл.

“Это она потому так, что в ней самой обаяния ни на грош”, – подумала Вайолет, и ей тут же сделалось стыдно.