Какое горчайшее счастье…

«Здесь, среди вас, товарищи…»

Здесь, среди вас, товарищи,
Есть паренёк сероглазый.
Ценитель вроде не строгий
И человек неплохой,
Но мне почему-то стыдно
При нём о себе рассказывать,
Читать свою биографию,
Сотканную из стихов.

Он на работу ходит
В старом морском бушлате,
Он со мной очень вежлив,
Но я почему-то жду –
Вот подойдёт
И строго
Спросит меня:
– Где была ты,
Что ты на свете видела
На двадцать первом году?

Без кругосветных рейсов
Как ты живёшь на свете?
Без комсомольских строек –
Как же ты можешь жить?
Видела ты, как волны
Швыряет на палубу ветер,
Слышала, как арматура
Под верхолазом дрожит?

Да, в кругосветных рейсах
Я не была ни разу.
Дело любимое держит
В рокоте мерном цехов!
Так почему же стыдно,
Стыдно при нём рассказывать
Нехитрую биографию,
Сотканную из стихов…

Обида

Человека обидели
Словом, небрежно сказанным.
Он одевался медленно,
Долго свой шарф завязывал,
Потом постоял у двери,
Поднял воротник пальто…
Он ждал, он ещё не верил,
Что не окликнет никто!
Человека обидели,
Рядом молча стояли
Люди, которых долго он
Своими считал друзьями,
Люди, добрые с виду,
Славные все на вид…
И это была обида
Больней всех других обид.
Все – и эта девчонка.
Он ждал – хоть слово скажи!
Он вышел на лестницу,
Тоннами
На плечи легли этажи.
Он нёс их вниз еле-еле,
Был долог и труден путь…
А в комнате люди не смели
Друг другу в глаза взглянуть.

Чешское стекло

В море света и тени,
Сверкающего стекла
Женщина по ступеням
Слепого мужчину ввела.

Зал был не очень светел,
Смешались они с толпой,
И просто никто не заметил,
Не понял, что он слепой.

Дышало стекло, играло
Гранью своей любой,
И восхищенье по залам
Бродило вместе с толпой.

И эти вдвоём бродили
В тесном людском кольце,
И восхищенье светилось
На тонком его лице…

Это сияние света –
Доверишь каким словам,
Чтоб он почувствовал это,
Словно увидел сам,

Чтоб он угадал, заметил
Живую душу стекла?
Никто не сумел бы на свете…
А женщина эта смогла.

«Был в стране осенний день погожий…»