Какаду

Сейчас отец был отвратителен Тиму. Старик, а в шортах! Отвратителен потому, что выставляет всем напоказ свои варикозные вены, пока ходит собирает пожертвования в Сердечный фонд.

Отец выпил первую кружку пива, мать только пригубила хересу, и все семейство жевало старое жилистое тушеное мясо, а Тим опять и опять поглаживал аптечный пузырек, который он поставил на стол у своей тарелки.

— Это еще что? — сказал отец. — Будь я неладен, старую грязную бутылку на стол!

— Это старинный пузырек из-под жидкой мази. Я его нашел у Фиггисов в мусоросжигателе. — Тим поднял пузырек на свет. — Погляди, какие в нем краски красивые.

Если вглядеться, он слабо отливает аметистом, даже прокаленной зеленью отсвечивает.

Отец встревожился: вдруг сын чокнулся? Или того хуже… художник?

— Ну чего в ней хорошего. Выкинь эту пакость, — посоветовал он. — Тащит домой всякий хлам с Фиггисовой помойки!

— Я его в свой музей поставлю.

— Музей? — спросила мать, и это прозвучало бы строго, но она спохватилась и взяла дружелюбный тон: — Ты нам не рассказывал ни про какой музей.

— А я не все рассказываю, — сказал Тим.

Отец с отвращением фыркнул, казалось, его вот-вот стошнит от возмущения, но он взял себя в руки.

— А знаете что? В саду у Дейворенов дикий попугай.

— Кто-нибудь забыл запереть клетку, — предположила миссис Неплох, пришел черед и ей вставить словечко.

— Я это самое ей и сказал. А она говорит, он дикий.

— Да откуда ей знать? — Попугаи не очень интересовали миссис Неплох.

— В парке полно диких попугаев, — сказал Тим.

На это родителям нечего было возразить: они уже тысячу лет не были в парке. Мистер Неплох вздохнул — интересно, почему дома его обаяние никогда не действует. Миссис Неплох тоже вздохнула — похоже, начинаются месячные.

Тим разделался с персиками, встал из-за стола и прихватил с собой старинный пузырек.

— Ты сегодня торопишься, парень.

— Пойду к Дейворенам. погляжу на попугая. — Это прозвучало совсем по-детски и просительно — он часто так говорил, чтобы их задобрить.

— Я не очень в этом разбираюсь, а только знаю, попугаи на одном месте подолгу не сидят. Скорей всего, этот уже улетел.

Тим знал, это правда, а только неинтересно, правда — она часто неинтересная.

Попугай — полдела, в сад Дейворенов его тянуло еще и по другой причине.

Что-то мурлыча себе под нос, он сперва отправился в гараж — надо было поставить пузырек в музей.

Музей и вправду существовал — в отслужившем свое аптечном шкафчике, задвинутом за рулоны толя и проволочных сеток. Здесь Тим хранил череп какого-то зверька, вероятно, крысы, который нашел в водостоке в парке. Был у него еще — до сих пор самому удивительно — и серебряный доллар с портретом Марии Терезы.

— Он из Эфиопии, — сказал мистер Липский, старый джентльмен, у которого Тим его получил.

— Не дадите его мне, а?.. Пожалуйста! Мистер Липский засмеялся, просьба мальчика застала его врасплох.

— Ладно, — сказал он. — Что ж, владей. Может, отсюда что и пойдет.

— Ох, Тим, да надо ли было брать-то? Эдакую ценность! — Мать сделала вид, будто смущена, или и вправду была смущена; сама жадная, она и других подозревала в жадности, это уж Тим приметил.

Но трудно сказать наверняка, этим ли важна монета. Никогда у него не было ничего, что могло бы стать талисманом — ну, разве что крысиный череп. Но все равно, монета эта тоже нужна была позарез.

Теперь, в сумраке гаража, где воняло сырым толем, он нашел серебряный доллар и крысиный череп только ощупью. В их загадочном обществе он и оставил старинный пузырек из-под мази, добытый на помойке Фиггисов.

Компании ребятишек с беспородными псами играли в сумерках после чая на тротуаре и на мостовой. Многие владельцы домов, что образовали остров между парками, были старые и бездетные, но сюда же переселились и несколько больших семей, чтобы детям было где побегать и погулять. Тим Неплох нечасто играл с другими ребятами. Единственный в семье, он либо ощущал свое превосходство перед ними, либо робел. Не сказать, чтобы они испытывали к нему неприязнь, но он им не нравился. И сам он тоже не стремился понравиться им. Он вовсе не презирал их за тупость (кое-кто из них неизменно хорошо сдавал экзамены и уже подумывал в будущем заделаться доктором или адвокатом). Просто они не могли понять, что он такое понимает, да он и сам толком не мог этого понять — но что-то такое он понимал.

Иногда то одна, то другая дворняга, принадлежащая какой-нибудь большой семье, шла за Тимом, виляла хвостом и лизала ему руки, чего никогда не удостаивались их хозяева. Тиму это нравилось.

— Чего рыщешь, Тим-ищейка? — окликнул его в этот вечер один из мальчишек.

— Так, шатаюсь, — отозвался он.

Неожиданный был ответ и странный, девчонки захихикали, кое-кто из мальчишек насмешливо фыркнул, а кто-то кинул в Тима шелухой от семечек.