Как зовут четверку «Битлз»?

— Я сам схожу вниз, — обернулся он к пареньку. Тот совсем смутился. — Заодно свежим воздухом подышу…

— А как же беленькое?

— С кем-нибудь да разопьешь, сынок.

— Да что ж это на свете творится, неужто и ты завязал? А я в одиночку не пью — ну его в болото!

— Мне, сынок, доктора не разрешают, — соврал он, сам не зная зачем.

Сейчас ему хочется только одного — поскорее уйти.

Возле свалки на задворках общаги темно, хоть глаз выколи; нечего опасаться, что кто-то увидит, как его рвет. Если бы он до конца придерживался той теории, которую только что излагал пареньку, то блевал бы не здесь, а посреди дороги, у всех на виду. В худшем случае вокруг были бы свидетели, на которых ему ровным счетом наплевать. Может, ему все-таки не безразлично, видит его кто-нибудь или нет?

Он перевел дух, оперся рукой о стену дома. И снова у него перед глазами возникла та женщина: безучастный ко всему взгляд одинокой старухи, старомодное, слишком длинное и широкое пальто… Она стояла рядом, как и позавчера, на трамвайной остановке — все в той же непотребной позе. Он грубо выругался.

* * *

Свернув с бульвара, он побрел куда глаза глядят. Теперь вокруг необычайно тихо — абсолютная тишина. Дождик, моросивший весь день, наконец кончился. Он прислонился спиной к высокой чугунной ограде, поставил портфель на асфальт и провел ладонью по лицу, вытирая последние капельки воды. Он уже часа два мотается по городу, усталость дает себя знать. Пальцы рук совсем застыли, а ноги и вовсе окоченели. Его вновь охватывают смутная тревога и слабость, как вчера вечером. Но сейчас ему еще хуже: никак не может привести в порядок собственные мысли… Малец — парень мировой, что за чертовщина на меня вчера накатила? Во влажном воздухе стоит странно знакомый запах — в нем таится угроза, скрытая опасность. Так же пахло в тот день в кабинете у полковника; этот запах, казалось, исходил и от самого полковника, как всегда выбритого до синевы; жилы у него на лбу вздулись, он гремел на весь штаб — так, чтобы было слышно в соседних кабинетах:

— Капитан Ионеску, наша армия не нуждается в таких офицерах! — Затем — шепотом, с отчаянием в голосе: — Ты что, думал, и это тебе с рук сойдет? Мало того, что пьянствовал в ресторане, у всех на виду, еще и оружие на стол выложил!

В памяти остались только слова полковника и хрустальное пресс-папье у него на столе; при каждом слове полковник с силой ударял по хрусталю указательным пальцем. Потом он долго старался забыть этот день, но все его старания привели лишь к одному: он напрочь забыл то, что сам говорил полковнику. Теперь он не может вспомнить ничего, кроме своей собственной, выдуманной впоследствии версии их разговора:

— Товарищ полковник, разрешите доложить! Прошу перевести меня в запас по причине болезни. Вот папка с заключением комиссии медицинских экспертов, которое свидетельствует о моей непригодности к кадровой службе, — будто бы заявил он полковнику. И ответ полковника был совсем не таким, как он привык вспоминать и рассказывать за все эти годы. Полковник и не подумал поздравить его с окончанием доблестной службы и не стал сокрушаться о том, как же он теперь будет справляться с подразделением без такого опытного офицера; в голосе его звучало лишь презрение. Говорил он так, словно хотел унизить:

— Весь день я только и делал, что обивал пороги — тебя выгораживал, чтобы не разжаловали. У тебя ведь и с женой были неприятности из-за твоего пьянства — я все знаю; а им я доказывал, что ты еще не все мозги пропил. Знаешь, что с тобой было бы, если б ты попал в ту женщину?

Он ответил сдержанно и четко:

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Очевидно, я стал жертвой клеветы.

— Имей в виду, — продолжал полковник, не обратив никакого внимания на его слова, — тебя не лишили звания только из-за того, что у тебя двое детей. Я доложил наверху, что у них, кроме тебя, никого нет, а ты делаешь все, чтобы они не нуждались. Я просто в лепешку расшибся, лишь бы уберечь тебя от позора!