Как зовут четверку «Битлз»?

Викол Антим отступил на несколько шагов назад, чтобы окинуть взглядом все это отсыревшее, замшелое по углам строение, и увяз в желтой глине, врезавшись в куст одичавших роз, где красным пунктиром обозначались остатки цветов, сожженных инеем. Ему показалось, что на него смотрят, что в одном из стрельчатых окон кто-то есть, кто-то неподвижный, в черном, за складками шторы, ветхой до дыр, когда-то, наверное, роскошной, украшенной бахромой. Он оглянулся — вилла стояла на возвышении, через дорогу был большой огород с остатками картофельных плетей и капустных раструбов, прилегавший к задам параллельной улицы, где лепились друг к другу домишки, крытые луженой жестью, почти красной от ржавчины, с желтыми, как бы масляными пятнами на покоробленных дворовых фасадах.

Он вернулся в дом и наскоро обошел нижние комнаты, они были просторные, пустые, с почерневшими и кое-где вздутыми полами, присыпанными пепельно-голубой пылью с облупленных стен. Уцелели только канделябры, и тем не хватало свечевидных лампочек, а еще лучше — самих свечей пчелиного воска, которые не дают копоти, а только приятное тепло и благовоние. Иногда движение отворяемой двери вздымало в воздух обрывки старых мятых газет, от их шороха становилось тревожно, и он поспешил подняться по внутренней лестнице, которую предполагал одной из двух, симметричных по отношению к тем двум спальням на концах центрального коридора. Он взбежал вверх по ступеням и осторожно потянул на себя первую дверь.

В старинном кресле, опираясь о подлокотники, глядя скорее испытующе, чем строго, одетая в длинное платье черного бархата, глухо застегнутое на большие круглые пуговицы (как картинка из старого журнала, какого-нибудь «Воскресного мира»), не мигая и не склоняя головы, старуха с высоко подобранными и уложенными на затылке волосами ждала его, и в голубизне ее глаз был лед, как будто она прекрасно понимала свою чуждость миру, который мельтешил за этими стенами. Он шагнул через порог, притворил за собой дверь и, стоя руки за спину, чуть ли не прислонясь к косяку, отчетливо произнес:

— Викол Антим, учитель истории.

Затем счел нужным продвинуться на несколько шагов, но при первом же движении услышал:

— Сударыня! — И спустя долю секунды: — Или мадам, как вам будет угодно.

Он застыл, не докончив движения, не сразу поняв, чего от него хотят, она сидела все с тем же высокомерным безразличием, прямая, неподвижная, не мигая и не опуская глаз. Он наконец опомнился и повторил с некоторым раздражением, думая, что всегда так, в этих огромных буржуйских домах человеку не дадут дохнуть свободно:

— Викол Антим, учитель истории, сударыня!

И только после этого она слегка наклонила голову, настолько, чтобы скрыть взгляд, и приподняла с подлокотника неверную руку без единого перстня, старческую руку с желтоватыми пальцами. Викол Антим приблизился, на ходу пригибаясь, глядя на нее исподлобья, смутно догадываясь, что этот ледяной взгляд скрывает на самом деле чувство превосходства и глубокого презрения, вспыхнувших так безотчетно и яростно, и все же он склонился, как положено, прикоснувшись губами к пергаментной коже едва приподнятой руки.

В комнате не было больше мебели, ему пришлось остаться на ногах и с поддельным интересом разглядывать стены и трещины на потолке, комната была овальная, далеко выступающая из наружной стены, для нее никак не подходили стрельчатые окна, и он окончательно утвердился во мнении о чудовищном вкусе архитектора, строившего дом. Он стоял перед ней, руки за спину, предоставляя ей право первой начать разговор, хотя бы потребовать объяснений, как он оказался в нижних комнатах. Он уже подыскивал какое-нибудь обтекаемое оправдание, что он-де поздно приехал, искал ночлег, и один учитель, естественник Кройку, привел его сюда, заверив, что это с согласия хозяйки…

Он стоял и ждал под холодным взглядом, окидывающим его с головы до пят, до дешевых ботинок на микропорке со следами желтой глины, и от неловкости переминался с ноги на ногу, глядя через ее плечо в окно, на красную черепицу нескольких крыш повыше других, разбивающих желто-зеленый фон окрестных холмов.

— Вы из столицы, юноша? — тем временем обратилась она к нему, и он отметил, что ему приятно различить легкий иностранный акцент — а может быть, это было просто облегчение оттого, что она заговорила.

Он ответил, что в самом деле приехал из столицы, приехал достаточно поздно, и его заверили, что он может беспрепятственно переночевать в одной из нижних комнат. Так ему и сказали: беспрепятственно. Конечно, ему следовало испросить разрешения, представиться, но было так поздно, совсем ночь, да и никто из провожатых ничего такого ему не предложил. На минуту он смолк, поняв, что совершил промах, и поправился:

— Я полагаю, сударыня, что они просто не хотели вас беспокоить, по ночному времени.

К. Ф. улыбнулась, по крайней мере складки ее лица слегка расправились.

— Вы полагаете? О, вы очень деликатны, господин… — она запнулась, словно ища что-то в памяти.

— Викол Антим, сударыня, учитель истории Викол Антим.