Как живут мертвецы

В этой карикатуре на цивилизацию Наташа чувствовала себя как дома. Она поработала в баре в Брисбене и официанткой в Уогга-Уогга. Водила подержанный «холден» в Таунсвилле. Добралась аж до Северной Территории, где было жарко и влажно, как в сауне, и пересекла сухую равнину Налларбор на старом «Гэне».[44] Когда ей не хотелось работать, она не работала. Сидела и думала. Было бы мило и трогательно сказать, что она часто думала о покойной матери, вспоминая беззлобный сарказм Лили и ее язвительный ум, — но это неправда. Время от времени Наташа видела пожилую женщину с густыми непослушными светлыми волосами, бредущую по плоскому бульвару под жарким небом, женщину, чей мрачный вид и холщовая сумка для книг напоминали ей муму. Тогда Наташа чувствовала, что из ее сухого горла готовы вырваться детские слова, которые они употребляли в разговоре друг с другом, и ей хотелось снова стать ребенком, которым она уже никогда не будет. Никогда, разве только в нелюбящих объятиях Морфея.

«Хаммер» — так австралийские наркоманы называли героин — Наташа не употребляла. Австралии было так много и сама Австралия настолько способствовала воздержанию, что это казалось нетрудно. Во всяком случае, здесь дюжие юнцы, уже покоричневевшие от первых признаков меланомы, напивались до спасительной рвоты в барах, напоминавших тюрьму, или в барах, облицованных белой плиткой, или в барах с широкими верандами — чтобы удобнее было блевать. Если пить в заведениях, похожих на туалеты, то тошнотворность этого занятия становится вполне приемлемой. Наташа пила, и в австралийском сухом воздухе ее, похоже, не слишком разбирало. А если и разбирало, то… кто? что? с кем? прошлой ночью?.. — она ехала дальше. Здесь всегда можно было сбежать в никуда.

В молодой стране любые отношения поначалу кажутся юношеским флиртом, гениталии слегка соприкасаются, словно потные пальцы. Чем меньше героина, тем меньше секса. После того, что случилось на Кингз-Кросс — усохшая этика среди сухой коры, — какая-то часть ее существа, хотя бы отчасти, стала чувствовать опасность.

На Магнетик-Айленд, на внутренней кромке Барьерного Рифа, у нее была мимолетная связь с молодой женщиной из Мельбурна, Синтией, бежавшей от разврата и наркотиков, подобно самой Наташе. Но Синтия была вызывающе уродлива. Ноги, руки, грудь — все в ней напоминало сплющенные цилиндры. Жалкое существо, брошенное под дождем на этом продуваемом муссонами острове. Они пять дней пролежали рядом в неудобном гамаке, неуверенно дотрагиваясь друг до друга и не вполне понимая, отчего у них — прежде ни та, ни другая этим не грешили — возникла потребность в этой потребности. Синтия собирала раздавленных жаб. Расплющенных на лентах асфальта тварей, которые тысячами прыгали между квакающими полями тростника. Она держала их в старой сумке «Энсетт эрлайнз». Две молодые женщины раскладывали плоские трупики и играли ими в снап,[45] сидя по-турецки на веранде дома, где висел гамак. Старого дома с мансардной крышей из гофрированного железа, по которой гулко стучал дождь. Дом принадлежал одному наркоману из Мельбурна, знакомому Синтии, как и она, сбежавшему из города, чтобы завязать с героином. На эти пять дней он отправился ловить креветок за Рифом.

Итак, следуя асимметричной паутине маршрутов «Энсетт эрлайнз», Наташа двигалась по кромке могучей красно-желтой земли. В своих скитаниях она встречала новых Синтий, новых внутренних эмигрантов, бежавших из культуры, которая, в свою очередь, была закрыта от остального мира, пока наконец подобно многим другим, не поняла, что ей больше некуда бежать — разве что в глубь страны. В Красный Центр. В этой перевернутой вверх дном стране Наташа всегда ощущала присутствие заднего плана. Холодок у себя за спиной, чувство пустоты, от которой шевелились волосы на затылке. Место без места. Открытая дверь, ведущая из городской субкультуры белой Австралии в неизвестность.

Наташа, разумеется, прекрасно знала о коренных жителях континента. Как не знать, если фрагменты их метафизических карт красуются на всех футболках, чайных полотенцах и ресторанных меню? Если уродливые пригороды носят их благозвучные имена. Если их погребальная песнь гремит из невидимых громкоговорителей в супермаркетах с климат-контролем? Еще один геноцид, завершившийся в отделе тканей.

Когда Наташа колесила по Австралии, всех инфантильных правителей страны прошибло чувство вины, они внезапно почувствовали кровь в своих бифштексах. Вся иерархия плачущих министров и хнычущих профессоров вознамерилась вернуть древним колдунам то, что, в сущности, им никогда не принадлежало. Колдуны, для которых существует лишь одно время — Сейчас — и которые считают, что их мысли — это грезы самой земли, совершенно не могли взять в толк, что происходит. Как им вести себя на этих безбрежных просторах с инфантильными правителями, называющими их старейшин «дедульками», их раненых — «бедняжками», а их костры — «огоньками»? Как жить в одной и той же реальности рядом с этими крепкими парнями?