Как запело дерево

— Ты мне надоел, — сказал отец. — Иди спать! Мама, уложи его в кровать да отшлепай хорошенько. Он себя плохо вел, очень плохо.

Мама подошла к нему. Руки у нее покраснели от мытья посуды, они были такие же красные, как папино ухо.

Пилу с достоинством удалился из комнаты. Краешком глаза он увидел, что отец поднялся. Теперь он был большой, как шкаф — большой, сердитый шкаф. Он закурил сигарету и о чем-то задумался.

Вдруг Пилу чихнул, и последнее яблочное семечко выскочило у него изо рта на пол, а он-то думал, что сможет сосать его в кровати.

Мама молча раздевала Пилу. Вот он поднял правую ногу, левую ногу, правую руку, левую руку, поднял голову, высунул под рубашкой язык. Молния зацепила волосы. Мама тоже рассержена — это ясно с первого взгляда, но все же не так, как папа. Она шлепнула его разок, совсем не больно, почти погладила, но как бы там ни было, Пилу это показалось унизительным для мужчины — а ведь он мужчина.

Потом мама уложила его в постель. Простыни были чистые и жесткие. Мама поцеловала его кое-как, совсем не по-маминому, сказала: «Спи, негодник!», погасила свет и вышла.

Пилу остался один. Стоял июнь. В открытое окно с улицы проникали разные запахи, влетала пыль, доносился шум автобуса. С кровати Пилу не было видно неба и вообще ничего, кроме стены дома напротив с маленьким светящимся окошком и бельевой веревкой, протянутой от этого окошка к его окну.

Пилу было грустно, и он громко сказал, чтобы не чувствовать себя таким одиноким:

— Яблоко — не фрукт. Яблоко — это яблоко! — И ему представилось большое — с осла — яблоко с красными щечками, которое грелось на солнце. Сам он стал облаком, и красивыми голубыми зубами кусал яблоко. А превратившийся в муху папа летел прочь.

И тут окошко напротив раскрылось.

Из него выглянула дама. Пилу прекрасно видел ее при свете луны. Она подула на веревку, завязала ее покрепче, потом повесила носовой платок и закрепила двумя прищепками. Наконец вздохнула с облегчением и подняла глаза. Пилу смотрел на нее, она — на Пилу. Они долго молчали. Ветер трепал платок. Пилу никогда раньше ее не видел: обычно окошко было закрыто.

— Ты спишь, Пилу? — спросила дама.

— Нет, — ответил Пилу. — Я грущу. — И спохватился: — Так вы знаете, как меня зовут?

— Да, я часто смотрю на тебя, когда ты спишь.

— Надо же! — удивился Пилу. — А я вас никогда не видел.

— Это потому, что у меня много работы.

— А! — сказал Пилу. — Это тоже грустно! А что вы делаете?

— Я делаю птиц.

— Птиц? Вот смешно!

— Это еще и трудно. Нужно много терпения.

— А каких птиц вы делаете? Птиц на тарелках, пряничных птиц для ярмарки или птиц на шляпки?

— Всяких. И настоящих тоже, тех, что на деревьях.

— Ой, покажи мне их, пожалуйста! Покажешь, и тогда я перестану грустить.

Тут он заметил, что обратился к ней на «ты», а ведь папа строго-настрого запретил ему говорить так со взрослыми.

— Ой, я хотел сказать: «Покажите, пожалуйста».

— О, мне можешь говорить «ты».

— А папа говорит…

— Ко мне это не относится. Постой, я иду к тебе.

Она вскочила на подоконник.

— Осторожно, не упади, — сказал Пилу.

Звонко рассмеявшись, она раскрыла большой черный зонт и пошла по веревке, изящно отставив пальчик, как дама за чашкой чая. При этом она постаралась не наступить на платок.

Войдя в комнату Пилу, она закрыла зонтик и прислонила его к стене.

— Вот и все!

— Вот и все! — восхитился Пилу. — А где же птицы?

— Видишь ли, сегодня я мало работала. Я стирала платок… Но кое-что я тебе принесла.

И она положила ему на ладонь крохотное розовое яичко.

— Понимаешь, это только для начала, для пробы. Вот уж завтра, хоть три часа потрачу, а покажу тебе настоящих птиц.

— Красивое, — немного разочарованно сказал Пилу.

Пилу сидел на кровати и держал яичко в руке. Ему уже почти не было грустно. Он взглянул на даму. Нет, конечно, он видит ее впервые. На ней серо-голубое платье, у нее светлые и легкие, как паутинка, волосы и румяные, налитые, как яблочко, щеки, которые так и хочется расцеловать.

Пилу находил, что она красива, как картинка, и даже гораздо красивее. У нее были тонкие, длинные пальцы, и на одном — кольцо с красным камнем величиной с вишню.

— Тебе по-прежнему грустно? — спросила она.

— Немножко, — ответил Пилу.

— Почему?

— У меня семейные неприятности. (Эту фразу он где-то слышал.)

— Неужели? — сказала дама. — Бедный котик!

— Я не котик, я человек, — сказал Пилу. И добавил: — Но по правде говоря, я бы не прочь стать котом. Вот было бы здорово! В школу не ходить! Ни тебе задачек, ни диктантов. Хочешь — спи целый день, хочешь — играй со спичками.

— Ну да, а ночью можно гулять по крышам.

— Это очень высоко! — возразил Пилу.

— Да нет! И потом, у котов никогда не кружится голова. Когда-то я и сама была кошкой. Если бы ты только знал, как прекрасны луна и звезды… Ну так как? Хочешь стать котом?

— Хочу, — сказал Пилу. — Я люблю звезды. А кот может их потрогать?

— Конечно! И я могу превратить тебя в кота. Обожаю превращения, превращ-щ-ения, превра-щ-щ-щ-ения. Погоди, сейчас увидишь.

Она сидела в кресле возле кровати и жужжала, как муха. Потом повернула кольцо-вишню и внезапно исчезла.

Пилу вытаращил глаза.