Как выжить в тюрьме

Долгое время труды Фихте были единственной книгой в камере. Пока мои глаза отдыхали, а мозговые извилины переваривали прочитанное, книгу читали сокамерники. Причем, не просто внимательно читали, а активно обсуждали чуть ли не каждую страницу, словно на научном диспуте. Ничего похожего я раньше не слышал — ни во время семинаров в стенах родного университета, ни во время обсуждения диссертационных работ на заседаниях ученого совета.

В первый день, так сказать, коллективного чтения я подумал, что меня разыгрывают, а когда въехал, что они действительно читают и понимают, что там написано, — растерялся от неожиданности. Чтобы понять мое состояние, следовало бы увидеть ту публику, которая находилась вместе со мной в камере предварительного заключения. Тогда бы все вопросы отпали автоматически. Представьте себе homo sapiens, который вообще никогда книг не видел и вдруг ни с того ни с сего взял от скуки сочинения Фихте и начал читать. Пусть по слогам, но читать! Зрелище уникальное в своем роде.

Постепенно мне открылся скрытый смысл происшедшего. Я отчетливо увидел, как у некоторых соседей по камере реализовывается возникшая на подсознательном уровне потребность в мобилизации (пусть даже путем банального чтения) определенных участков мозга, которые в дальнейшем могут помочь выжить в экстремальных условиях. Особенно ярко это проявилось у тех, кому кроме расстрела от “самого гуманного и справедливого” в мире суда ждать больше нечего.

Человеческий организм, словно индикатор, мгновенно реагирует на малейшие изменения в окружающем мире, подсказывая самому себе, какие силы следует активизировать в той или иной ситуации, а какие должны спокойно ожидать своего часа. Не нужно ничего выдумывать, нужно только слушать себя. Однако, человеческим существам больше нравится брести в темноте, чем идти по ярко освещённой дороге.

Я часто задумываюсь над тем, почему подавляющее большинство из ныне живущих так до сих пор и не осознало простейшую, казалось бы, истину — подобно тому, как каждая человеческая клетка является одновременно и самостоятельной единицей, и частью всего организма, так и сам человек — неотъемлемая часть исполинского тела Вселенной. Тела, для которого не существует ни времени, ни пространства, потому как названные измерения существуют только для его отдельных частей, но не для целого.

Я снова провожу параллель с человеческим телом, чтобы ты меня лучше понял. Подобно тому, как каждая клетка, находящаяся внутри человеческого тела, способна принимать и принимает информацию, поступающую к ней из всех уголков организма, так и человек способен видеть и слышать всё то, что происходит на любом другом конце планеты, всё то, что было пусть даже несколько тысячелетий назад, всё то, что будет как в близком, так и в далеком будущем. В этом нет ничего сложного. Нужно всего-навсего научиться слышать себя — вот и всё.

Все величайшие истины мира просты.

Самое сокровенное Знание лежит перед тобой, как на ладони. Открой глаза, протяни руку — и оно станет твоим.

Люди чаще всего теряют то, что имеют, и не получают того, что могли бы иметь, исключительно по одной-единственной причине — они не верят в то, что это может им принадлежать (даже тогда, когда оно им уже принадлежит). У людей нет веры, они суеверно боятся слышать едва различимые импульсы из глубин Бездны и сознательно делают сами себя слепоглухонемыми, а потом удивляются — откуда Нострадамус всё знал наперед? А, может быть, он был таким же, как все? Только вот, в отличие от окружающих, не боялся слышать себя, не боялся верить, открыв Господу свое сердце.

Учитель из Назарета мог идти по воде, потому что верил — Он может идти. Те, кто поверили, также смогли пойти за Ним вслед. Ты не в состоянии пройти сквозь многометровые тюремные стены потому, что сам не веришь в возможнось этого. Впрочем, ты даже не пытался поверить. Так — напряг воображение и снова расслабился, ворочаясь на тюремных нарах. Между тем, подобные умственные упражнения не имеют ничего общего с подлинной верой.

Не правда ли, странно вспоминать о том, что со мной было на КПЗ, о чем я там думал... Занятно перебирать в памяти воспоминания об одной камере, сидя в другой, не намного лучшей (если понятия “лучше” и “хуже” вообще здесь уместны). Разве что отдыхаем мы теперь на Лукьяновке, а не на Подоле.

В эту минуту там, за решеткой — глухая, беспросветная Ночь. Для нас весь мир перестал существовать, и осталась только одна реальность — тюремная камера размером в два с половиной шага в ширину и в четыре в длину. Камера для четверых зверски усталых, но несломленных человек.

Впрочем, здесь не так тесно, как может показаться на первый взгляд постороннему, не привыкшему к тюрьме человеку. Мир внутри нас ничуть не меньше того мира, который остался снаружи. К тому же, за решеткой легче, нежели на свободе, понять, что хотел сказать Фихте, когда писал о назначении человека.