Как вы мне все надоели!..

– Дурак... Но я должен был стать первым ювелиром, думским ювелиром, иначе я не мог! Я больше не мог голодать, я в четырнадцать лет спину повредил и расти перестал, девчонка самая чумазая – и та была не для меня... Так вот, на последние гроши я стал собирать вещи старых мастеров. Жилло, как я учился! Сколько бумаги перевел на эскизы, я не скупился ни на бумагу, ни на уроки рисования, Жилло. А потом я вдруг понял, что больше ничего в мире прекрасного не осталось, только эти золотые розы... Потому что я не мог их повторить. Жилло, знаешь, на что я пустил тайну золотой грани и золотой насечки? Я топор с мотыгой на бляхах нагрудных всей Думе выгравировал! Топор с мотыгой, Жилло! Золотой насечкой с пазухой! Тьфу, вспомнить противно... А если бы я розы изобразил, меня бы – как принцессу с графом, на эшафот. И пожар бы не спас...

– Разболтался ты, – оборвал его Жилло. – Отдохни, отдышись. Может, поскрипишь еще. Хотя за доносы твои сам бы тебя пристукнул!

– Жилло, я не мог без того перстня... Я увидел его – и полюбил, ты так женщину не полюбишь, ребенка так не полюбишь, как я – этот перстень!.. Женщина – это тьфу по сравнению с тем камнем, я и в молодости это знал...

И тут ювелир, совсем уж растосковавшись, начал вспоминать несуразную свою молодость, голодную да холодную, и жалкую свою зрелость, без капельки живого тепла, и женщин каких-то пронырливых, так ничего и не понявших, и много всяких людей, обижавших его за почитай что девяносто лет жизни. Жилло слушал и молчал.

И противно ему было, что вот он сидит здесь, слушает предателя, доносчика, лгуна, и печально – маялся умирающий старик, пытаясь оправдаться и поверить в собственные оправдания.

– Слушай, Жилло. Ты тогда мне ведь не всю коллекцию вернул, самое главное ты и не брал... – признался наконец ювелир. – Ты взял то, что сверху. А были еще сокровища, шедевры... Знаешь, однажды я даже спас шедевр. Без меня он погиб бы...

– Однажды... – вздохнул Жилло. – Хотелось бы знать, как к тебе попали все прочие шедевры... Небось, за каждым – донос?

– Я покупал, Жилло... Люди знали, тайно несли мне... Но мне воздастся, Жилло – я действительно спас шедевр! Пойди, открой самый нижний ящик, он с секретом...

Ювелир захрипел и Жилло торопливо посадил его повыше.

– Планку в левой стенке отодвинь... – велел старик.

Все ногти себе ободрал Жилло, возясь с планкой. И извлек погнутый обруч, темный, грязный, с покосившимися зубчиками.

– Это, что ли? – спросил с немалым удивлением.

– Это.

– Ты бы его хоть почистил, свой шедевр...

– Незачем. Я и так знаю... Там сбоку я добрался до узора, погляди...

Жилло повертел обруч и увидел-таки пятнышко блестящее, полированное, а по нему – тончайшим резцом кусочек гирлянды роз. Повертел он еще в руках странный шедевр.

– Тут вроде камни были и кто-то их выковырял, – обратил он внимание на пустые гнезда. – Что же ты его не починил?

– Не мог, Жилло. Я же плохой ювелир! Я и вообразить не мог, какие ему нужны камни, как он был выгнут своим мастером. А вот тут шел накладной обруч – откуда я знаю, каким он был? Я чувствовал, что бы я ни сделал – я испорчу это чудо... Пусть уж остается, как есть.

– Потому он у тебя в коллекции и главный! – сообразил Жилло. – Ты же сто раз представлял его себе таким, каким он должен быть. И это было сто разных шедевров! Так?

– Ничего я не воображал... – вздохнул ювелир. – Куда мне воображать... Ты только не уходи, побудь со мной... немного осталось... Я ездил по южному побережью залива, и мне принесли его дети. Кто-то подобрал его... даже непонятно, когда... Взрослые выковыряли камни и продали... а обруч побоялись продавать из-за роз, наверно... Они же рыбаки, откуда им знать, что я покупаю в тайне? Накладной обруч дети отвинтили и потеряли... головы бы за это им поотвинчивать!

– Угомонись ты, больно шумно помираешь.

Жилло не верил, что старик действительно возьмет и скончается. Ну, весь в испарине и хрипит – мало ли по каким сквознякам хрыча носило? И сам себя не разумел: если он не верит в эту агонию, то зачем сидит и поправляет старому вруну одеяло? А если верит – то, наверно, надо бы с Гаем Балодом как-то помягче, хоть он и доносчик? А?

Трудно помирал старый ювелир. Придет в себя на несколько минут – ищет взглядом Жилло, еще что-то спешит ему рассказать о пряжке, купленной у слепой цветочницы, о браслете, полученном в заклад и не выкупленном, о странном хозяине, учившем его ювелирному ремеслу и вдруг ни с того ни с сего прогнавшем... Замолчит, продолжая держаться за руку Жилло, полежит без памяти, опять вскинется, опять заговорит непонятно о чем...

Раз этак сто хотелось Жилло встать и тихонько уйти. Он уж и служанку Клодину вполголоса звал – нет, как сгинула старая перечница! Оставалось сидеть на краю постели и ждать, сидеть и ждать...

И были это вовсе не самые приятные в жизни графского слуги сутки. Кроме всего прочего, он как у Денизы поужинал, так крошки во рту не имел.