Как воспитать ниндзю

Такая индивидуальность есть совокупность тысяч нравственных качеств, а не физиологических особенностей физической личности, такая индивидуальность – свободное проявление миллионов навыков ума, а не личных привычек. У меня нет привычек. И нет физиологических особенностей. Индивидуальность – кристалл тысяч нравственных качеств и навыков, сквозь которых проходит свет твоего духа, окрашенный твоим личным опытом. И который сияет нестерпимо, не загрязненный пылью физиологии. Это весь синтез твоего духа и опыта.

Личность же – куча неконтролируемых привычек и физиологических реакций. Я же могла быть текучей, как свет.

И я знала, как и почему это происходило. И что в этом не было ничего неестественного, – это было развитие внутренней самодисциплины, подчинения и овладения самим собой. Точно так же, как мы учились овладеть самим собой, как овладели своими ногами, когда учились ходить, как мы научились не писать на кроватку...

Беда только, что большинство людей остановились в этом овладении на полпути, им никто не сказал о самодисциплине, о овладении самим собой, о том, что это естественно. И что это происходит во многих тайных локальных культурах, йогах, боевых школах, хотя должно происходить повсюду, ибо человек обретает бесконечность себя... Игра – лишь побочное следствие. Подражание любому солдату, пирату, пажу, чужому человеку – лишь частность, на самом деле это часть приспособления к любым обстоятельствам, покорению их через изменение себя.

Игра. Вечная Игра. Человек играющий. И приспосабливающийся легко к любым обстоятельствам.

Я могла легко войти в фул-контакт с любыми обстоятельствами, чтобы раскрутить их, беря на бросок, как дзюдоист в захват, а могла стать скользкой и неуловимой, что никакие обстоятельства не могли ухватить меня, как бы не хотели и не пытались, точно я не существовала в этом мире.

Мало кто понимает, что точка опоры в преодолении мира может быть прежде всего в изменении себя. Самый неправильный и грубый пример – плаванье, когда, овладев мастерством, вода становится для тебя радостью, а не гибелью, когда ты днями можешь нырять в море и даже спать на воде... Ты победила воду, изменив себя, хотя духовно осталась прежняя, не предав себя, а лишь улучшив.

Но это не правильный пример. Правильно сказать, что когда все обстоятельства против тебя, когда не на что вообще опереться, нет никакого рычага, на самом деле он есть, и вовсе не в приспособлении и не в покорности, этот рычаг, нет, эта точка опоры, опираясь на которую ты можешь рычагом сдвинуть обстоятельства. Это – ты сам! Изменив, улучшив себя, ты можешь перевернуть мир. Именно в тебе может быть та точка опоры, которая может помочь побеждать любые, даже самые непобедимые обстоятельства...

– Лу! – сказал отец, приводя меня в себя. – Не делай Джекки ничего слишком плохого!

Я вздохнула.

– Я попытаюсь... – тяжело сказала я. – Не знаю, правда, как у меня получится...

Мари хихикнула.

– А ты постарайся? – льстиво попросила она. – Я понимаю, не убивать трудно, и не бить принца трудно, но можно как-то смириться...

– А как насчет Сибири? – ласково спросила я. – Счастье!

– Знаешь, доченька, это счастье мы получили благодаря тебе! – строго ответил отец. – И я вообще тебе запрещаю с принцем кокетничать!

– Я с ним кокетничала!?! – оскорблено воскликнула я. – Да я его била, била, била, дважды плюнула на голову, опрокинула вазу, кинула жабу на голову, накормила пауком и жабой, негритенком сделала, в обезьяну обратила, в грязи выкупала, кастрировать собиралась, галерею показала...!

– Так-так! – подозрительно сказал отец. И я мигом прикусила язык. Перечисление грехов было громадной ошибкой. Дернул же меня кто-то за язык. Я с горестью подумала, что, наверное, я в душе христианка, исповедуюсь тут отцу, а это нехорошо. А говорить про галерею вообще было катастрофой, как и напоминать об этом.

– Сибирь! Сибирь! – закричала я, как попугай какаду, пытаясь вернуть ему прежнее направление мыслей. – В Сибирь! В Сибирь!

Это тоже была ошибка.

Папа стал черный и прибавил это к списку моих грехов.

– Этот принц такой плохой, что нам делать! – закричала я, подавляя их мыслительные способности своим тихим как гудок голосом.

Но родители на провокацию не поддавались, а вспомнили все мои грехи. Поскольку называть и перечислять их было долго, и даже назвать каждый по номеру невозможно за столь короткое время, отец просто назвал число. Которое увеличилось на шестнадцать. Один миллион четыреста тринадцать тысяч двести тридцать семь – он считает автоматически, бессознательно, как счетчик, и любит считать, так что все уже давно подсчитано и записано со слов мерзких ябед.

– Мерзкая клевета! – оскорбленно заорала я. – Да быть такого не может! Меня незаслуженно оклеветали, безумно преувеличив мои мелкие согрешения!!! Все ложь и клевета! – бушевала я. – Этому числу нельзя верить, ты преувеличил число моих грехов на целых три!!!! А я еще даже на остальные комнаты с сокровищами в доме не глядела!

Гордо отвернувшись, оскорбленная такой ложью, я быстро вышла из комнаты. Пока меня не поймали и не выпороли.