Как воспитать ниндзю

Но я поняла, что чего-то не понимаю, ибо никак не могла сообразить, как вылезут дети.

Мои мысли вернул к реальности голос отца, половину беседы с принцем которого я пропустила мимо ушей из-за своих напряженных мыслей:

– ...Я запрещаю вам ухаживать за Лу... – нервно говорил отец, бросая на мой мечтательный облик напряженные и опасливые взгляды и нечто подозревая о бродивших в голове нескромных мыслях. – И я не хочу вас никогда видеть в моем родном доме, вы же чуткий человек, ваша светлость... Чем дальше вы будете, тем счастливей нам... А если я вообще вас не буду видеть, то почувствую себя блаженным человеком...

– Я попрошу маму, и она обеспечит вам счастье на всю жизнь... – сказал принц. – Сибирь...

Я подняла палец вверх и поучающе сказала:

– Смысл счастья гораздо глубже!

– Я сделаю вас счастливыми, – сказал принц.

– Немедленно прекратите ухаживать за моей дочерью!!! – как-то нелепо и чуть фальшиво, но все равно взорвался отец. – Я вам отказываю навсегда, малыш! Можете не приходить, я не переменю решения!

– Я посмотрю, как вы откажите моему старшему брату, наследному принцу и самому уважаемому человеку! – злорадно сказал принц. – Когда он попросит разрешения за меня! Особенно, когда я расскажу ему про ваши картинки!!! Так его трудно было бы заманить сюда, а так он явится уже завтра сам!!!

Принц развернулся и гордо рванул прочь.

Он бегал хорошо.

Глава 16 Не думай о белой руке и черном сердце

Я стояла и грустно смотрела.

У меня был соблазн.

Отец увидел это в моих глазах и насторожился.

У меня был соблазн догнать принца, поймать и сделать ему приятное. На пятнадцать метров. Десять раз.

Это любовь! – поняла я. Ноги чесались, особенно носок.

Человек любит полет. Почему бы ему не помочь? Когда он скроется с глаз родителей.

Он у меня полетает, птица гордая.

Я видела, что ноги у Мари тоже чесались. Соперница. Но я не гордая. Я ей тоже дам. Пусть бьет на здоровье, лишь бы мальчику было у нас в доме хорошо.

Отец что-то заподозрил.

Он что-то очень заподозрил и заволновался.

Дочери переглядывались, а это мерзко. Это приводило ко всяким недостаткам.

– Лу! – вдруг тихо сказал он. – Поклянись, что не станешь убивать принца!

Я смущенно отвернулась. Стояла на цыпочках, отворачивалась, не знала куда прятать глаза. Робкая такая. Не могу лгать папе в глаза.

Я вообще никому и никогда не лгала. Смешно, но это правда. Все мои знают мою абсолютную честность и честь. Ведь не лжет же актриса людям, когда играет на сцене. Так и шпион их не обманывала.

А может и лгала. Но ложь для сердца была болезненна, а когда я играла служанку, пажа, солдата этого мерзкого ощущения лжи на физиологическом уровне вроде бы как и не было... А может, и было... Не знаю, может это зависит от побуждений – я никогда не обманывала для личных целей, ради корысти, для себя...

Война есть война... Был какой-то зазор, допуск, что ли, возможного... А если б я даже там начала обманывать ради личной корысти, ради денег, я погубила бы себя... Я бы не осталась прежней и сильной, я бы не смогла играть по-настоящему, чтоб люди не чувствовали фальши... Наоборот – я от игры получала даже некоторый экстаз, но никак не от обмана. Я была актрисой... Я немного поняла... Без духа я никудышная актриса... Мои действия были в духе...

И поэтому требовали абсолютной чести и чистоты цели...

Впрочем, это вряд ли поймет тот, кто никогда не был актером – ложь это нечто, отделенное от сердца, неискреннее, отделенное от правды, это нечто отделенное от собственной индивидуальности, духа, верит ли человек в свою ложь или нет, но ее всегда опытный шпион может почувствовать...

А у актрисы все по-другому – чем ближе к сердцу, тем сильнее воздействие... Просто у людей ошибка...

Театр не ложь по определению, ибо это не обман физиологически. Это Игра... И я не обманывала, не была неискренней, не сердечной, лицемерной, ибо роль была в моем сердце... Так шпионов некоторых высоконравственных стран было просто невозможно выявить – разве только по их высокой чести... Ибо они жили с высшим законом честности и даже чести, из высокой нравственности, а не наоборот.

И – более того – у них не было своей собственной личности, как это свойственно людям, с ее маленькими слабостями и привычками – как актеры они вторглись в ту сферу, где уже научились менять и творить личности, а значит, и убирать их волей и мгновенно.

Это были мощные индивидуальности как совокупность высоких целей, мощного сознания, знаний, умений, навыков и бесчисленного количества личин. Ибо эти люди стали свободными, хозяевами себя, а не рабами, связанными мелкими привычками и глупыми недостатками характера, которые люди считают качествами характера. Они могли быть любыми, какими захотят...  И в то же время быть нерушимыми, как горы.