Как воспитать ниндзю

Впрочем, первое правило эстета – картина живет чувствами и начинает звучать чувствами только тогда, когда ты можешь перенести ее в воображение и видеть со всеми нюансами вне ее. Это мало кто знает, как и то, что удовольствие от такого «поедания» картин для меня не отвлеченность, и не эстетизм, а реальное трепетное наслаждение, наслаждение каждым переходом оттенков красок, наслаждение такое же прекрасное и реальное, какое дает иногда музыка...

Обнаружить тайный зал можно было, лишь сосчитав окна внутри и снаружи, и пометив каждое окно. Мы с китайцами обнаружили эту комнату только потому, что собаку на этих тайных восточных комнатах съели. Нас бы давно бы уже убили, если б я с первого раза не вычленяла эти тайники, ибо ведь именно их содержимое мне чаще всего было поручено найти и изъять.

 Я приказала своим китайцам молчать и искать не придурка бородатого, а другие залы... Я чувствовала, что в таком дворце должны еще быть тайные комнаты.

А сама пошла на улицу, приказав китайцу и индейцу появляться в окнах по очереди, отмахивая мне, какая это комната. Так можно было легко вычислить лишнее окно.

Я все думала, кто же оставил эту гнусную похабень в той второй комнате. Там были куда худшие картинки, чем Рафаэль. Отца хватил бы удар, если б он это увидел в своем доме, а мама, наверно, меняла бы цвета каждую секунду и метала молнии.

Пока я себе стояла и глазела, считая окна и отмашку китайца и индейца, благо я уже все комнаты обошла и запомнила, и держала в голове все расположение и количество окон, из бани вдруг вышла обезьянка. Роскошно одетая, чистая, причесанная – ее отмывали спиртом.

Чтобы не вызывать у нее недобрых мыслей, я стала на бревне, пересекавшем заросший неглубокий пруд, который может когда-то и был бассейном с каменным дном, но сейчас являл собой настоящее болото жидкой грязи, превращенное слугами в свалку и отстойник. Грязь была густая, будто в лечебницах или топях.

Став посередине на бревне, я меланхолично наблюдала за китайцем и индейцем, отмечавшим последовательно каждое окно, по которым я отмечала комнаты и соединяла внешние окна с внутренним планом, который я сделала изнутри. И, словно нехотя, сравнивала в уме размеры комнат и расположение окон с их внешним расположением, чтобы найти темные глухие комнатки без окон... Их очень любили делать в старых замках, ибо, заблокировав их изнутри, в этих тайных комнатах можно было отсидеться даже при захвате замка врагами, или при необходимости скрываться от закона или короля.

Они были во многих домах.

Как эта тайная часовня коллекционера с настоящими сокровищами, о которой не знали даже слуги. Ибо вход туда вел из закрывающихся покоев и дважды перекрытого личного кабинета бывшего графа, куда никто вообще без спроса проникнуть не мог, так же как и заподозрить, что хозяин не работает, а куда-то ушел...

Многие замки содержали второй замок, а иногда еще и еще один – и тайные комнаты в тайных комнатах и тайнах подвалах. И найти там спрятавшегося человека, не зная комнат, было невозможно – там, обычно, можно было пережидать годами, там хранили реальные сокровища.

Краем глаза я наблюдала, как обезьяна приближается ко мне ленивой походкой вперевалочку. Я же обезьян в упор не замечаю. Шовинистка такая.

Обезьяна стояла и смотрела...

Я же ее и в упор не видела, занятая делом... Смотрела сквозь нее, будто это пустое место...

Она начала чувствовать себя неуютно.

 – Эй! – она стала делать какие-то гримасы и знаки, пытаясь привлечь мое внимание и выцыганить бананы, как я сообразила.

– Кыш, плешивая! – презрительно сказала я, на мгновение бросив равнодушный взгляд на животное, которое прошло как-то мимо меня не поклонившись и не поздоровавшись. – Брысь, макака!

Я лениво бросила в нее огрызок, чтобы прогнать прочь привязчивую шавку, и попала точно ей в рот, который открылся от удивления и такого обращения...

– Ррррр... – зарычал аристократ.

– Пошла вон! Уходи! – пыталась я вспомнить команды для собак, автоматически отмахиваясь, занятая в уме замком. – Фу!

Нет, не надо было мне дразнить мирное животное. Взяв в руки деревянный сук, оно, замахнувшись, хищно приближалось к дереву над этим прудом.

 Инстинкты взяли верх над дрессурой. Бешеная обезьяна подбиралась ко мне по стволу дереву.

– Под тобой настоящая топь! – отступая, нервно предупредила я. – Упадешь – уже никто не спасет! Затягивает только так, не вытянуть. Единственное спасение – удержаться на поверхности. А затянет ноги, – будет как в колодце, даже конем не вытащишь – уже двадцать семь человек утонуло... И вообще сюда не идти...

Но обезьяна неуклонно шла, занося для удара сук...

Она не понимала человеческих слов.

Заходи, заходи на середину болота...

Я отступала, пробуя уговорить ее... Она уже достигла середины, а я все отступала, испуганно пятясь, заикаясь и робко подымая руки в тщетном жесте защиты.

Обезьяна злорадно оскалилась. Она тешилась моим страхом.

Когда она дошла до середины, а я уже на другой конец, я просто, нагнувшись, вдруг резко качнула бревно, поворачивая его.

Лицо обезьянки исказилось от ужаса.