Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы

Это был понедельник, 17 февраля 1992 года. Джефф прибыл, одетый в ярко-оранжевую тюремную одежду. Он занял свое место перед судьей и стал ждать заявлений потерпевших — процедура, которая позволяет жертвам преступлений обращаться непосредственно к судье до вынесения им приговора.

В течение следующих нескольких минут, мы с Шери выслушивали рассказы людей о том, что мой сын творил с их близкими. Миссис Хьюз, мать Тони Хьюза, держалась с большим достоинством. Она рассказала о своем сыне, а затем изобразила жест, означающий «Я люблю тебя». Другие родственники жертв держались так же. Они говорили о своей потере, о том, как сильно они любили и скучали по сыну или брату, которых мой сын отнял у них. Они были эмоциональны — как и должны были быть согласно нормам правильного поведения, но в то же время строго держали себя в руках. Только Рита Изабель, сестра Эррола Линдси, вышла из себя. Выкрикивая непристойности, она действительно вышла из-за трибуны и бросилась на Джеффа. Судебные приставы скрутили ее, и после этого судья прекратил дальнейшие заявления.

Затем заговорил Джефф, его голос был очень тихим.

— Мне очень жаль, — сказал он.

После вынесения решения Джеффа срочно доставили обратно в библиотеку, примыкающую к кабинету судьи. Нам разрешили повидаться с ним всего несколько минут. Он был глубоко шокирован, дрожал, чуть не плакал. Он был явно ожидал заключения в психиатрической лечебнице и был потрясен перспективой оказаться в тюрьме.

У нас было десять минут, чтобы попрощаться с Джеффом. Впервые я увидел, как он боится, что его отправят в тюрьму, а не в психиатрическую лечебницу. Мы обняли его, сказали, что любим, и я помолилась за всех нас. Затем мы подождали в другой комнате, пока зал суда очистится и мы сможем безопасно покинуть здание. Там помощник шерифа вручил мне прозрачный пластиковый пакет, в котором была одежда Джеффа.

Мы вышли через лабиринт коридоров и лестниц, пока нас, наконец, не провели через кухню и не усадили в машину шерифа без опознавательных знаков, которая увезла нас подальше от безумия прессы. Скорость, с которой все это закончилось, была ошеломляющей, возможно, даже немного разочаровывающей. В одно мгновение все было кончено.

Быстрое прощание, и мой сын исчез.

В конце суда над Джеффом, осуждения и вынесения приговора, я полагаю, мы с Шери ожидали, что наша жизнь вернется к чему-то, что хотя бы напоминало норму. Мы дали последнее интервью на «Инсайд Эдишн». Во время интервью Шери оплакивала страдания семей жертв. Я тоже выразил свое сожаление, но затем предположил, что безумие моего сына вполне могло быть вызвано прописанными Джойс лекарствами, которые она принимала во время беременности. (Хотя, конечно, верно, что лекарства, возможно, ничего не внесли в уравнение Джеффа, верно и то, что никто никогда не обращался к вопросу о возможных генетических изменениях во время зачатия и на ранних стадиях беременности.) Очевидно, что в то время любое более глубокое рассмотрение моих отношений с Джеффом, будь то эмоциональные или биологические, все еще оставалось вне моего понимания.

Тем временем Джеффа отправили в исправительный институт «Колумбия», расположенный в одиннадцати часах езды от нашего дома под Акроном. Мало-помалу, по мере того как проходили недели, в прессе появлялось все меньше статей, все меньше эпизодов в новостях. Я вернулся к своей работе, а Шери вернулась к своей. Время от времени мы по-прежнему получали странные телефонные звонки, и мы по-прежнему получаем добрые, сочувствующие письма.

Я поддерживал связь с Джеффом, несмотря на расстояние, старался помогать ему всем, чем мог — это было и моим отцовским долгом, и моим желанием. Я также счел нужным сменить его адвоката. Предстояло слушании в Акроне, в ходе которого он намеревался признать себя виновным в убийстве Стивена Хикса. Поскольку убийство произошло в Огайо, его не могли судить в Висконсине. На этом процессе представлять интересы Джеффа были наняты Роберт и Джойс Мозентер.

Я не видел, что я мог бы сделать для Джеффа еще что-то. Теперь он был полностью в руках других людей. Они будут решать, что он носит, что ест, где спит, какие лекарства, если таковые имеются, он получает. Мои отцовские обязанности свелись к оказанию нескольких мелких услуг, ни одна из которых не была основной. Как отцу мне почти нечего было делать.

Но обязанности сына становились все более тяжкими. Вскоре после суда над Джеффом стало очевидно, что моя мать не могла продолжать жить в своей квартире, даже несмотря на то, что здесь за ней был обеспечен уход. От визита к визиту становилось ясно, что она быстро сдает. Ночью она редко приходила в сознание, и становилось все труднее удерживать ее в постели или поддерживать хоть какой-то разговор. Еще большим испытанием было то, что она абсолютно не могла принять эту квартиру как свой дом. Это было чужое для нее место, и она никак не могла к нему приспособиться. Тем не менее, не было никаких сомнений в том, что она не может вернуться в дом в Вест-Эллисе.