Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы

Пока тянулись месяцы между арестом Джеффа и судом, я постоянно метался между сыновним долгом и отцовским. Случалось, я даже был посредником между моей мамой и Джеффом. Во время поездок в Милуоки я ездил из маминого дома к Джеффу в тюрьму. Однажды я попросил маму записать послание моему сыну. Теперь, очень слабая, с приходом и уходом сознания, моя мать трудилась над тем, чтобы записать последнее сообщение, которое она когда-либо передаст ему. Медленно, тяжело, очень слабым голосом моя мать заговорила в маленький диктофон, который я поднес к ее губам. «Я люблю тебя, Джефф», — сказала она.

28 августа мы с Шери встретились с Бойлом и одним из его помощников, чтобы обсудить дело Джеффа. Это был первый раз, когда он встретил Шери. Мы хотели выяснить, действительно ли Бойл собирался представлять интересы Джеффа на протяжении всего судебного разбирательства. Если это так, мы хотели знать характер его защиты и приблизительную стоимость.

Встреча прошла не очень хорошо. Мне казалось очевидным, что Бойл был осторожен в ответах на многие мои вопросы. Он утверждал, что Джефф не хотел нас видеть, потому что был смущен своими преступлениями. Было бы лучше, если бы мы не делали ничего, что могло бы усилить его стресс. Кроме того, Бойл, похоже, не смог назначить окончательную плату за свои услуги.

Что касается защиты Джеффа, Бойл сказал, что он находится в процессе определения его точной природы. Он сказал мне, что опрашивал психиатров, психологов и судебных экспертов и что он сможет наметить линию защиты только после того, как получит их мнение.

После этого разговора я чувствовал себя сбитым с толку, не в силах понять, как я могу выступить в защиту Джеффа, если вообще могу. Возможно, больше, чем в любое другое время, я чувствовал, что судьба моего сына ускользнула из моих рук. Я никогда не должен был встречаться с Джеффом наедине! Теперь его будущее, казалось, полностью зависело от других людей. Моей единственной задачей было «демонстрировать присутствие» его отца, терпеливо дожидаться слушания, а затем занять отведенное мне место в зале суда, такое же бессильное и, в некотором смысле, совершенно безликое, как мужской манекен, который Джефф когда-то спрятал в темном шкафу своей спальни в Вест-Эллисе.

К осени 1991 года мы с Шери так часто слышали, как моего сына называли монстром, упырем, демоном, что почувствовали, что пришло время высказаться, сообщить миру, что был другой Джефф, маленький мальчик, который был таким же, как другие маленькие мальчики. В каком-то смысле мы хотели воскресить того мальчика, хотя ни в коем случае не оправдывали того, что сделал этот мужчина. В каком-то смысле мы также хотели поговорить с семьями жертв, чтобы дать понять, что, «поддерживая» Джеффа, мы никоим образом не поддерживали то, что он сделал, но были так же напуганы его преступлениями, как и они.

И вот, 10 сентября мы согласились на наше первое телевизионное интервью. Оно состоялось на передаче «Инсайд Эдишн», которую вела Нэнси Гласс.

Во время интервью я сказал, что чувствую очень большую ответственность за то, что сделал мой сын, наряду с «глубоким чувством стыда». Затем мой голос внезапно сорвался, я быстро потянулся за стаканом колы, стоявшим на столе рядом со мной, и отпил. Мои слова звучали несколько приглушенно, я продолжил, но мой голос все еще слегка дрожал

— Когда я отмежевываюсь от всего этого, — сказал я, — со мной все в порядке.

— Вы прощаете своего сына? — многозначительно спросила мисс Гласс.

— Это сложный вопрос, — ответил я. Помолчал и добавил: — Нет, я не могу сказать, что прощаю его.

Когда я смотрю сейчас на это видео, я вижу очень сдержанного человека, одетого в синий костюм и темный галстук, человека, прячущегося за стеклом, человека, который не простит своего сына, который сильно, отчаянно хочет отмежеваться «от всего этого». Сколько не ищи любви в этом видео — ее там не найти. В нем можно найти только очень много огорчения. Я помню, как испытывал глубокое, сокрушительное чувство подавленности из-за жертв и из-за того, что ждало Джеффа и нас впереди. Просматривая видео, можно обнаружить человека, чья жизнь была ужалена стыдом, который хочет, чтобы прожекторы погасли, чтобы он мог вернуться в тень, но трудно найти отца, измученного горем и заботой. «Все это», от которой он хочет избавиться, как я теперь понимаю, это ужас — ужас от того, что сделал мой сын.

Очевидно, что это не очень лестное мнение о себе, особенно по сравнению с милостью и искренностью внешности Шери, открытостью ее манер, очевидной заботой, которая исходила от нее. Тем не менее, это было не то видение самого себя, которое я мог бы отрицать, и я никогда не ожидал, что мне предложат худшее.

Но очень скоро действительно был предложен вариант похуже. Реально намного хуже.