Как ты смеешь

– В следующий раз, когда отпустишь ее, Хэнлон, сразу убирай руки. Она не должна их видеть. Если увидит, она станет за них цепляться. Разве ты бы не стала?

«А ты бы не стала?» – хочется спросить мне.

Я снова вспоминаю хромоножку Эмили, съежившуюся на трибунах. На прошлой неделе она оставила запись на моей стене в «Фейсбуке»: «Почему ты мне больше не звонишь? Никто не звонит». Я решила, что это шутка. Эмили любит приколы.

И не ответила.

Теперь она сидит на матчах и почти ничем не отличается от остальной толпы. Она маячит где-то на границе, в полосе отчуждения между блеском наших загорелых тел и серым пятном всего остального, всех остальных в этом несчастном мире.

«Ты сглазила Шлаус», – пишу я Бет уже из дома.

«Надо было ей твой браслетик подарить», – отвечает она.

Словно в ответ на кодовое слово, произнесенное гипнотизером, перед глазами тут же возникает картина: мой браслет в квартире Уилла. Пурпурный шнурок на ковре.

И я не могу выкинуть из головы слова Бет: «Что же тренерша тебе не рассказала, что ее спрашивали про браслет? Вы же друзья – не разлей вода».

Но правда, почему она мне не рассказала?

Надо, наверное, просто позвонить ей и спросить. Но я этого не делаю.

Мне хочется, чтобы она сама мне рассказала.

Если мне придется ее расспрашивать, это будет уже не то.

Через несколько часов приходит сообщение, но не от тренера – от Бет.

«Угадай, кто будет флаером в понедельник?»

Тейси выбыла из игры – значит, Бет. Меня накрывает странное чувство – смесь ужаса и облегчения. И невыносимое желание узнать, о чем говорили Бет и тренер в эти несколько часов после тренировки – что за разговор привел к такому исходу?

«Ну что, теперь довольна?» – строчу я.

Но она не отвечает.

Телефон оживает, когда на улице уже кромешная тьма.

«Выйди на улицу».

Раздвигаю жалюзи и вижу у дома машину. За рулем Колетт.

Шагаю по лужайке, замерзшая трава хрустит под ногами.

Мы сидим в машине. Это машина Мэтта, она не такая красивая, как у тренера – в ней пахнет сигаретами, хотя я не видела, чтобы Мэтт Френч курил.

На подстаканнике пятна – кольца от кофе. Как годовые кольца на срубе старого дерева.

Что-то касается моей ноги – ручки полиэтиленового пакета или краешек старого чека – что-то, оставшееся от Мэтта Френча.

В этой грязной машине меня вдруг охватывает странное чувство – как в тот раз, когда я увидела Мэтта на кухне после полуночи. Он сидел, склонившись над тарелкой овсянки – фирменным блюдом Колетт, ее особой органической смесью, на вид состоящей из камней, сажи и опилок. Я догадалась, что это и есть его ужин. Он сидел, ссутулившись и свесив ноги в одних носках, на голове его были наушники, чтобы не слышать, как мы истерично смеемся, как чавкаем жвачкой.

И вот теперь то же самое. Я представляю, как бедняга Мэтт сидит в аэропорту или офисной башне где-то в Джорджии, в конференц-зале в чужом городе, где собираются такие, как Мэтт Френч и занимаются тем, чем занимается он – тем, что нам совсем не интересно. И я сомневаюсь, что нам бы было интересно, если бы мы даже знали, что это.

Когда я думаю о нем, я вспоминаю его глаза, в которых сквозят самые разные чувства. Они совсем не похожи на глаза Уилла, потому что в глазах Уилла всегда был только сам Уилл. А в глазах Мэтта Френча – только Колетт.

– Его все еще нет? – спрашиваю я.

– Нет? – она непонимающе смотрит на меня.

– Мэтта, – уточняю я.

Она отвечает не сразу.

– А, – спохватывается она и на секунду отворачивается. – Нет.

Как будто и думать о нем забыла.

Положив руки на руль, она произносит:

– Есть новости, Эдди.

Браслет. Наконец-то она собралась рассказать мне о нем.

– Полицейские, – продолжает она. – Кажется, до них дошли слухи. Они спрашивали меня, какого рода отношения связывали нас с Уиллом.

– А, – только и могу выдавить я.

– И я снова сказала, что мы были просто друзьями. Наверное, они просто пытаются разобраться, что у него было на душе.

– А, – повторяю я.

– Но на этот раз они задавали много новых вопросов о нашей последней встрече. Кажется, полиция и Нацгвардия пытаются понять, как он дошел до этого, – объясняет она.

Она говорит как будто под диктовку. С трудом, медленно выговаривая слова, будто произносит их на незнакомом языке.

– Уверена, бояться нечего, Эдди, – продолжает она и крепче вцепляется в руль. – Но решила на всякий случай с тобой поделиться.

– Я рада, – отвечаю я. Но она еще ничего не рассказала про браслет. – Это все?

Словно почувствовав мое разочарование, она похлопывает меня по плечу.

– Эдди, ничего не случится, если мы будем держать рот на замке, – она кладет руку мне на плечо и забывает ее там. Не помню, чтобы она раньше так делала. – Нам нужно быть сильными. Сосредоточиться. Ведь кроме нас двоих, больше никому ничего не известно.

– Точно, – отвечаю я. Мне снова хочется ощутить это теплое оцепенение от того, что она делится со мной, но ведь она не делится. Точнее, не до конца. И все, что я чувствую – это присутствие Бет, которая словно притаилась где-то рядом и наблюдает за нами.