Как тебе такое, Iron Mask?

Щелкнул замок, стукнула дверь, в кухне негромко переговаривались; потом зашумела вода, и это окончательно разбудило Алекса, он подобрал слюну и коротко мигнул айфоном. 12:16 пи эм. Смена караула (он уже коварно выучил их распорядки). Он проморгался, потер уши – чилийский способ быстро проснуться; начал ходить по полутемной комнате, туго соображая, что понадобится ему этой ночью: паспорт, карточки, шнурок, пауэр-банк?.. Сразу являться не следовало. Алекс выжидал, пока стихнет все и, главное, хлопнет дверь – Ринат уедет спать.

В кухню Алекс вышел уже ближе к часу.

– Йоу! Привет!!! – В рукопожатие, а затем и во внезапную дружескую попытку словно бы приобнять – на американский манер – Алекс вложил всю задушевность, которую мог изобразить.

Ну а как? Юрий был здесь единственный, кто мог ему помогать.

Тот, конечно, не ожидал, вскочив и недоуменно дожевывая. Он так и держал в руке тарелку с сыром, с колбасой – ночной перекус охранника.

– Ну, как дела?

Все еще не прожевав и явно не зная, что сказать, Юрий пожал плечами и просто вежливо улыбнулся.

Застрял кусочек сыра.

– Ты готов? – со значением спрашивал Алекс. – Тогда пошли. Да ты доешь, доешь.

Не то чтобы он боялся, что с Манежки все разойдутся, – газеты обещали круглосуточные стачечные костры, – но задерживаться тоже не стоило, здесь его планы могли сорвать каждую минуту. Например, приедет отец.

Наконец они вышли в коридор.

– Я надеюсь, это останется между нами, – начал Алекс, оборачиваясь на ходу, хотя на самом деле его мало волновали карьерные перипетии стажера охраны; Юрий схватил его за плечо, привлек к себе, и, прежде чем Алекс понял, что это вообще поцелуй, они ощутимо столкнулись зубами.

Ого.

– Ого, – сказал Алекс.

При этом Юрий метнул какой-то панический взгляд на потолок – к вероятным камерам.

Они молчали остановившись.

Причем чем дольше длилась эта пауза, тем более жалким делалось лицо Юрия, который понял, что ошибся.

Еще секунда, и это будет катастрофа. Он уже выглядел так, как будто может разбежаться и броситься в окно.

– Так. Пошли, – мягко скомандовал Алекс, завел ошеломленного Юрия в гостиную, усадил в кресло и оставил одного – надолго, потому что два кофе машина делала долго.

Прежде чем ехать на площадь, надо было закрывать все эти русские гештальты.

А/м BMW E46 г/н А330УЕ 150 RUS всю ночь оставалась припаркованной у дома

Выдвигаясь в гостиную с двумя кружками, Алекс чувствовал внезапную уверенность гуру и твердость походки: вся тысячелетняя мудрость европейской цивилизации стояла сейчас за ним.

Заботливо присел рядом – на подлокотник.

– Во-первых, не переживай, – начал он. – Я понимаю. Ты запутался.

Он оставлял большие паузы для ответов, дул на горячий кофе, делал неспешные глотки, но Юрий пока еще не был готов коммуницировать.

– Это неудивительно, – наставнически продолжал Алекс. – У вас тут такой lost cause[12] вокруг этого…

Патерналистское желание просвещать этих русских (и даже какой-то внезапный энтузиазм по этому поводу – революция подождет) пришло к Алексу не сразу. Так что, может быть, пауза у тормозной кофемашины – пришлось еще и прочищать лоток – была нужна больше ему самому, а не только сломленному, смятому человеку, который глаза сейчас не поднимал от чашки.

Первой реакцией Алекса сразу после поцелуя было недоумение и даже секундная мысль, что это какая-то провокация. Хотя кому это надо? Отцу? Для него в этом ничего нового, хотя, конечно, для него это новость, которая всегда нова.

– Ты в порядке?

Фраза была сериально-тупой, но Юрий кивнул. Система дала ответ.

– Я все понимаю. Это распространенная ситуация, когда натурал, которому, может быть, стало интересно что-то, воспринимает гея как… Тебе неприятно? Мы можем обсудить это позже.

Юрий отрицательно замотал головой. Впрочем, и великодушие Алекса – не более чем этикет. Он только разгонялся с нобелевской лекцией и не собирался ничего прекращать.

– Возможно, ты рос в такой среде, что живого гея видишь перед собой впервые, – начал Алекс, тщательно подбирая слова и всячески поводя губами. – Пока еще живого. – Он вворачивал шутки, потому что этого требовал нобелевский канон, и не успевал удивиться, что hate crime[13] уже вошло для него в разряд хохм. – Неудивительно, что ты задаешь себе много вопросов, и у тебя начинает как-то зашкаливать воображение, и вот этот фактор, «гей – вот же он, не в зоопарке, а здесь», начинает достаточно сильно влиять… Я хочу сказать, что это восприятие, подсознательное, оно довольно попсовое: типа если это гей, то он кидается на все…