Как тебе такое, Iron Mask?

Его можно было понять: вблизи видно, что «Фольксваген» запущен, не то чтобы уже ржавеет, но, впрочем, да, ржавчина уже тронула примечательные колпаки на колесах. На спущенных колесах. На маленьких колесах – Алекс удивился, оказавшись рядом с автобусом, что он такой миниатюрный. Не вставая на цыпочки, Алекс мог разглядеть, как грязна крыша. В лобовых стеклах, скромных, как у танкетки, не было видно, что внутри. Вчера, по прилету, Алекс подумал, что это реплика – что-то, сварганенное, например, из уазовской «буханки» и обвешанное пластиковыми панелями под культовый «Фольксваген». Эти пластиковые панели вообще были в ходу. Внешне точные копии микроавтобуса собирали то в бутиках, делая из псевдомашины полку, то в каких-нибудь клубах… Но сейчас Алекс разглядел, что сами пропорции не те – не современного автомобиля.

Любопытно. Но надо ехать.

Он вернулся к «бэхе», довольный и тем, что заставил Рината ждать с распахнутой дверцей, как лакея. И, судя по тому, как тот раздраженно шибанул этой самой дверцей следом, акт унижения удался.

Ладно. Поехали.

Метров через двести, может, пятьсот «бэха» вдруг вильнула к станции метро.

– Пойдете со мной?

– Куда?

– Может быть, вы тоже хотите купить цветы?

– Может быть, вы не будете в это лезть?

Ринат промолчал и вышел.

Алекс остался доволен и тем, как он научился рявкать на этого типа. Действительно. Вежливость вежливостью, но надо же как-то уже и бороться.

Поехали дальше…

Да тут и ехать-то.

Отец все время неприлично радовался, что это Ваганьковское. «Вот все твердят – Новодевичье, Новодевичье, а оно где? В жопе, на Третьем транспортном! – говаривал он с непонятной гордостью, как будто отхватил коттедж в удачном месте (и кому говорил – испуганному ребенку!). – А здесь… Самый центр! Неизвестно, что как сложится, где я буду, где ты будешь, но ты всегда сможешь заехать, заскочить, вот просто между встречами какими-то – есть окошко, схватил букет, забежал…» И это – почти мечтательно. С полным умиротворением на лице.

Не потому ли выросший Алекс никогда не «забегал» ни с какими букетами?

Все это так хорошо знакомо, и так сразу заныло в груди, когда Алекс увидел ворота, вывеску – режим работы летний, зимний, отлитый в бронзе так, будто это тоже горделивая память на века.

Алекс пропустил Рината вперед себя, и Ринат вышагивал торжественный, солидный, в костюме и при букете бордовых роз, как будто он какой-нибудь ВИП-вдовец, а Алекс – сзади – жмется так.

Указатель на Высоцкого. Дикие монументы каким-то чемпионам, или тренерам, или бандитам. Актер Абдулов.

– Я вижу, вы знаете, куда идти.

– Конечно, – отвечал Ринат степенно.

– А что, Михаил Андреевич бывает здесь?

– Конечно.

– И как часто?

– Не обижайтесь, но мне не положено это обсуждать.

Еще полсотни шагов в молчании.

– Вы знаете, что такое кенотаф?

Ринат посмотрел внимательно – в чем подвох? – затем пробежал взглядом по надгробиям.

– Еврейская фамилия?

Алекс не счел нужным продолжать.

Это жуткое слово ассоциировалось у него с этим местом. Не с кладбищем, а вот конкретно с местом, которое они проходили: кран для воды на асфальтовом постаменте, два контейнера, забитые листвой – в дырявых мешках, сучья тянутся наружу, – и проволочный остов венка, похожий на руль. Здесь уже мало кого можно встретить в будни. Пошли старые, не «звездные» могилы.

Возможно, с отцом тоже не так все просто, и его благочинная улыбка в те месяцы была все ж не жестом полного бессердечия, и ему надо было выговориться, и, и… Алекс не знал, да и не хотел знать, когда прав – сейчас, когда ищет оправдания, или тогда, нет, даже не тогда, чуть позже, когда прокручивал в памяти траурные месяцы, накручивал себя и ненавидел отца – подростково-горячо.

Отец не сразу начал брать его с собой на кладбище. Но Алекс еще помнил временный деревянный крест и фотографию, воткнутую в землю на штырях. Потом появился памятник, и сразу стало легче. Фотография – это было беспощадно, а вот женский лик, вырезанный на богато-красной гранитной плите, был уже условным и неузнаваемым.