У леди Марии не хватило духу заставить его проговорить то, что он понял: в какие бы высшие сферы ни уплывала умирающая, он следовал за ней до того предела, до которого только может дойти живущий.
Пожилой дворецкий открыл дверь и полушепотом осведомился:
– Старшая няня просила узнать, не угодно было бы вам, миледи, повидать лорда Осуита перед тем, как его положат спать?
Уолдерхерст в шоке повернулся к дворецкому. Лорд Осуит – это же его сын?
– Я собираюсь пройти в детскую, – и, повернувшись к Уолдерхерсту, осведомилась: – Вы его еще не видели?
– Когда бы я успел?
– Тогда вам лучше пойти сейчас. Когда она придет в себя и у нее появятся силы чем-то интересоваться, то первое, что она будет ждать от вас – восхвалений младенца. Так что вам лучше запомнить, какого цвета у него глаза и волосы. Полагаю, уж две волосины у него отыщутся. Он огромный, толстый переросток с большущими щеками. Когда я вчера увидела его самодовольную физиономию, честное слово, мне хотелось его отшлепать.
Ее описание было не совсем точным, но ребенок определенно был крупный и здоровенький, как заметил Уолдерхерст.
Совсем недавно он стоял на коленях у постели, на которой лежала почти безжизненная статуя, и призывал ее душу вернуться, а теперь он очутился в пропахшей фиалковым корнем теплой комнате, где жизнь только начиналась.
В камине, перед которым стояла высокая, ярко начищенная заградительная решетка, весело пылал огонь. На решетке грелись мягкие пеленки, здесь же стояла вся укутанная в кружева колыбелька, корзинка с какими-то серебряными и золотыми коробочками, бархатными щеточками и губками и еще какими-то предметами, назначения и названия которых он не знал. Он еще никогда не бывал в таком месте, и чувствовал себя неловко, но при этом был непонятно растроган, что было для него совершенно ново.
Их встретили две женщины. У одной на руках было то, на что он пришел посмотреть. Оно, завернутое в белые покрывальца, слегка шевелилось. Женщина, державшее это, почтительно ждала, когда леди Мария приоткроет его личико.
– Смотрите, – сказала она, скрывая восторг за своим привычно саркастическим тоном. – Понятия не имею, как вы поведете себя, когда Эмили заявит, что он – ваша копия. Сама бы я не знала, как себя при таких обстоятельствах вести.
Уолдерхерст вдел монокль и уставился на то, что ему показывали. Он и не подозревал, что мужчины в такие моменты испытывают совершенно необъяснимые чувства. Он изо всех сил старался сохранять спокойствие.
– Хотите его подержать? – осведомилась леди Мария. Она сознавала, что в голосе ее звучала ирония.
Лорд Уолдерхерст слегка отступил назад.
– Я… Я не знаю, как это делается, – сказал он, рассердившись на себя. Ему очень хотелось взять это на руки. Он жаждал ощутить его тепло. И он ясно осознал, что если б он был один, он бы вынул монокль и прикоснулся к этой щечке губами.
Два дня спустя он сидел у постели жены, глядя на ее закрытые глаза. И вдруг веки затрепетали и поднялись. Глаза казались огромными на бледном, исхудавшем лице. Эти глаза нашли его и уже смотрели безотрывно только на него, в них постепенно разгорался свет. Он боялся пошевелиться.
И сказал так, как говорил до этого, тихо:
– Эмили! Эмили!
Ее голос был не громче дыхания:
– Это… были… вы… – сказала она.
Глава 24
Те из старых индийских знакомцев капитана Алека Осборна, которые до его отъезда еще не нашли способа как-то по-тихому прервать с ним отношения, пришли к выводу, что его пребывание среди родственников Англии нисколько его не исправило. Он начал поглощать бренди в огромных количествах и опускался все ниже, как физически, так и морально. Он набрал вес, и былая привлекательность быстро покидала его. Тяжелая челюсть стала еще тяжелее, в лице появилось что-то злобное.
– Его погубило разочарование, – заметил один из представителей старшего поколения. – Но прежде всего он сам себя погубил. Да он всегда был довольно неприятным типом.
Родственники Эстер слетелись повидать ее и послушать рассказы о роскошной жизни в Англии, но были неприятно удивлены увиденным и услышанным. Если Осборн потерял весь свой лоск, то и она тоже стала выглядеть хуже. Лицо у нее пожелтело, осунулось, измученные глаза казались слишком большими. Характер у нее тоже не стал лучше, и на все вопросы она отвечала с горькой усмешкой. Девочка, которую она привезла, была слабенькой, некрасивой и слишком мелкой. Кривая улыбка, которую Эстер демонстрировала своим родичам, не говорила ни о чем хорошем.
– То, что она девочка, избавило ее от будущих разочарований, – заявила она. – Во всяком случае, она с самого начала знает, что никто не лишит ее шанса стать маркизом Уолдерхерстом.
Ходили слухи, что в бунгало Осборнов творятся нехорошие дела. Сцены, происходившие между мужем и женой, были не из тех, что приемлемы в приличном обществе. Как-то вечером миссис Осборн прогуливалась по аллее в своем лучшем платье и шляпке, но с огромным синяком под глазом. Когда ее спросили, что случилось, она лишь молча улыбнулась, что, естественно, повергло добрую душу в смущение и неловкость.