На миг я уловила облик прежнего Дэвида, проступающий точно старая живопись под новой грунтовкой: в голосе его звучал сарказм, услышать и оценить который могла лишь я одна. Старый вкус словесной перепалки дразнил воображение. Дэвид смолк в ожидании, когда продолжит свое выступление противник. Майк между тем не собирался переходить к диалогу, потому что, в конце концов, он был всего лишь обычный кретин и пересмешник, всегда готовый на любую идиотскую реплику, под каким бы градусом ни находился, будь это свадьба, крестины или вечеринка, посвященная спасению мира. Он уже дошел до предела своих способностей, и Дэвид это просек.
— Вам здесь нравится?
— Еще бы — вы классно выступаете со стула, — сказал Майк, отдуваясь.
— Возможно, вам будет интереснее посмотреть «Истэндеров».[37] Они как раз начинаются с минуты на минуту.
Это вызвало немедленный смех — не слишком дружный, но в любом случае более искренний, чем тот, что до сих пор удавалось вызвать Майку.
— Я «Истэндеров» не смотрю, — заявил он в ответ. — Я вообще не смотрю мыльных опер.
Эта реплика вызвала бурный хохот аудитории — правда, все смеялись над банальностью ответного выпада, и такой смех явно задел Майка.
— Так что решили — остаетесь?
— Я еще не допил свой стакан.
— Рад слышать это.
Снова раздался смех, теперь уже на реплику Дэвида. Дэвид сразил оппонента. Это поистине был старый Дэвид, воинственный и находчивый. Ломать комедию на публике было его призванием. Прежние объекты его критики и насмешек, вроде театральных занавесов, трубочек с мороженым и тому подобных вещей, были невразумительными. А вот распоясавшийся алкоголик — это нечто вполне конкретное и подходящее.
Дэвид выдержал паузу, выжидая, пока стихнет смех.
— Итак, на чем я остановился? Ах да. Лишние комнаты. Видите ли, не знаю, как это происходит у вас, но стоит мне включить телевизор или взять газету, как немедленно случается нечто ужасное в Косово, Уганде или Эфиопии. Так что время от времени я набираю номер и отсылаю «теннер»[38] в какой-нибудь благотворительный фонд, но от этого ничего не меняется. В мире продолжаются войны и катастрофы. И от этого никуда не денешься. Ужасные вещи продолжают происходить в мире. И я чувствую вину и бессилие, а потом выхожу в кино или бар…
— В бар? — немедленно раздался возглас оппонента. — В какой бар вы ходите, Дэвид? Может, в молочный, при детской кухне для незаконнорожденных? На этой улице не осталось ни одного приличного паба.
— …И снова, несмотря на желание что-то сделать, как-то помочь, я чувствую вину и бессилие. Я вижу какого-нибудь ребенка у банкомата с одеялом и собакой. И даю ему эти несчастные пятьдесят пенсов, что, конечно же, ничего не меняет в его и в моей жизни. Потому что когда я в следующий раз буду проходить мимо банкомата, он по-прежнему будет там же, и мои пятьдесят пенсов не изменят ничего. Да, ровным счетом ничего, потому что это всего лишь пятьдесят пенсов и больше ничего. Но даже если бы я дал ему вдесятеро больше — картина бы осталась прежней, потому что с пятью фунтами не начнешь новую жизнь. И я уже ненавижу этого беспризорника, который мозолит мне глаза, а я ничем не могу ему помочь. Думаю, что и все остальные разделяют мои чувства. Если вы задумывались хоть на десять секунд над этим, то можете себе представить, насколько кошмарна такая картина человеческого бессилия, как это ужасно: спать на улице, без крыши над головой, выпрашивать мелочь, мокнуть под дождем, а люди, проходящие мимо, поносят тебя, и никто не поручится за твою жизнь…
Я оглянулась по сторонам. Дэвид все делал как надо, разве что упоминание о баре прозвучало немного не к месту. Люди слушали, проникались его искренним ораторским пылом и даже кивали в ответ, но я не заметила, чтобы свет обращения забрезжил в их глазах. Для веры требовалось чудо. Нужно вовремя достать кролика из шляпы, подбросить дров в огонь, выкинуть коленце, чтобы не упустить внимание аудитории.
К счастью, вмешался Майк. Он неожиданно вовремя сыграл роль отрицательного примера, что было на руку Дэвиду.
— Чепуха, — заявил Майк. — Свиньи они, бездомные. И потом, у бомжей есть заначки. А многие просто копят. Они хорошо заколачивают, валяясь на тротуарах.
— Ах вот как, — сказал Дэвид. — Значит, вы считаете, они вполне обеспечивают свое существование, сидя на тротуаре и выпрашивая милостыню?
— А как они, по-вашему, собирают свои мильоны? А многим деньги нужны на наркоту. Да разорвут меня черти. Они просто не хотят работать.