Как стать богом

– Это хорошо. Это очень хорошо. Задача Ваша определяется. Надо собрать полную коллекцию

– Он будет в восторге, товарищ Сталин. Но это невозможно.

– Почему?

– Невозможно собрать полную коллекцию…

– Считайте что это партийное поручение, товарищ Епанчин. Надо собрать. Срок один месяц. Мы думаем этого будет достаточно. Обратитесь к товарищу Берия. Он в курсе и поможет.

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – говорит маленький человечек Епанчин, обмирая от ужаса.

… Но независимо от этого ужаса мысль его уже работает привычно. Консульский полтинник придется отдать свой, думает он озабоченно. И ошибку цвета «70 руб» без зубцов. Где взять перевертку Леваневского с маленьким «ф»? Она есть у Гурвиц-Когана, но он ее продал. Кому? Должен знать. Знает. И скажет. Не мне скажет. Органам скажет. Товарищу Берия скажет, думает он с внезапным ожесточением, удивившим его самого: он чувствует себя сильным и большим, как это бывает с ним иногда во сне.

Вот так или примерно так проходит его единственный и последний в жизни звездный час. Так или примерно так он рассказывает об этом сыну своему – маленькому, плаксивому, капризному, но умненькому Тельману Ивановичу. Но он ничего не рассказывает о том, что переживает, пока везут его в Кремль на огромной черной машине. И как героически сражается он в огромном кабинете с приступами медвежьей болезни. И как сваливается на другой день с сердечным приступом от нервного перенапряжения.

И уж конечно ничего не рассказывает он о том, как сидя на специальной квартире четыре страшные недели лихорадочно составляет подарочную коллекцию для чертова американца из тех многих коллекций, которые приносит ему неприятный человек в штатском – иногда молчаливый, иногда почему-то болезненно разговорчивый, иногда сдержанный, а завтра вдруг развязный, вчера красивый (кровь с молоком), а сегодня никакой, но всегда крайне неприятный в общении. И глаза у него всегда волчьи, несытые, нацеленные и как бы приценивающиеся.

Есть, есть что рассказать!

Как в промерзшем насквозь, до последнего винтика, самолете летит вынутый среди ночи из постели неизвестно куда. Оказывается в Ленинград, на улицу Попова, в Музей связи, где замерзает в ледяном, промерзшем до подвала, некогда роскошном доме Государственная коллекция – бесценное филателистическое сокровище под присмотром полумертвого хранителя не похожего уже на человека, а скорее на черную мумию, запеленутую в три шубы и в извозчицкий тулуп…

Как руки у него трясутся и делается нехорошо, когда в принесенной штатским человеком очередной коллекции он узнаёт коллекцию знакомую, сто раз виденную раньше, вылизанную до блеска его завистливыми глазами. И хозяин естественно вспоминается сразу же, но не как живой человек, а как уже покойник. Хотя он догадывается конечно что никого они не убивают, а просто конфискуют для нужд государства и соответствующую расписку дают. Ну сажают в крайнем случае.

Ему не хочется об этом думать.

Как теряет он однажды сознание, когда вместо привычного волка в штатском является вдруг на спецквартиру какой-то чин в мундире и орёт с порога:

– Саботируешь, сука, в рот тебе нехороший?! Препятствуешь следствию?!

Оказывается что он в списке указал неправильно фамилию одного филателиста, «с» написал вместо «ц». Откуда же ему знать как эта сволочная фамилия пишется. В паспорт же он к нему не заглядывал. А они найти его не могут. Весь Горький перевернули, нет такого, как в землю провалился.

Слава Богу все тут же выясняется и обходится одним неистовым этим криком да небольшим расстройством желудка до конца дня. Потом все кончается.

Его вызывают, благодарят, подписку берут о неразглашении. А через несколько месяцев (война уже кончается) дают квартиру. Правда в Ленинграде, но зато хорошую, двухкомнатную, на третьем этаже (в Москве он живёт в полуподвале с окнами на общественный туалет). А еще через полгода приглашают к большому начальнику и тот с улыбкой вручает ему ордер на получение конфиската: разрешение получить конфиската в количестве «два экз.» на его собственный выбор. Как сотруднику проявившему себя («Вы же свои марки отдали, из своей коллекции, мы же знаем, не забыли…»).

На складе конфиската сонный толстомясый старшина выбрасывает перед ним на прилавок штук двадцать альбомов. Господи, это, как в прекрасном сне! Он выбирает и выбирает, листает, проглядывает, откладывает, принимает решение и тут же берёт его назад. О, сладкие муки выбора на халяву! А потом, уже решившись, уже выбрав, уже отложив, уже даже раписавшись в получении, не выдерживает, ноет, принимается просить, клянчить, канючить со слезами в голосе:

«Ну еще что-нибудь, ну вот хотя бы этот маленький кляссерчик (с подборкой «черного пенни» между прочим), малюсенький, его наверное и в описи-то нет».