Как стать богом

– Совершенно с Вами согласен, уважаемый ТельмАн Иванович. И с немцами тоже согласен. Но ведь сказал же понимающий человек: «Два – любимое число алкоголика». А в Писании так и совсем жестко: где двое вас собралось, там и я среди вас. И я предупреждаю, что вся наша беседа записывается.

– Ах, вот даже как! Но в этом случае я вынужден буду…

И господин Епанчин принимается демонстративно покидать сей негостеприимный кров. Но никуда не уходит и даже спорить перестает, а только усаживается попрочнее и произносит с покорностью:

– Ну хорошо, раз иначе нельзя…

– Нельзя, Тельман Иванович! – бархатно подхватывает Работодатель, – Никак нельзя иначе. Ноблес сами понимаете оближ. Гарантии абсолютны. Здесь у нас тоже ноблес неукоснительно оближ.

СЦЕНА 5/3

Суть дела

Господин Епанчин произнесенным видимо удовлетворяется и принимается излагать:

Он владелец крупнейшей в СССР (он так и сказал – «в СССР») коллекции марок, включающей в себя выпуски всех без исключения стран мира, ограниченные одна тысяча девятьсот шестидесятым годом. Все что выпущено ДО ТОГО составляет предмет его интереса и в значительной степени в его коллекции представлено. Находится в его сокровищнице и некоторое количество «мировых раритетов», подлинных филателистических жемчужин, а правильнее сказать бриллиантов чистейшей воды и неописуемой ценности. Каждый из этих бриллиантов знаменит, известен по всему миру в количестве двух-трех, максимум десяти экземпляров, и когда – редко, крайне редко! – появляется подобный на аукционе, то уходит он к новому владельцу по цене в многие десятки и даже сотни тысяч долларов. И вот один из этих бриллиантов, самый, может быть, драгоценный, у него несколько месяцев назад пропал, а правильнее сказать, был похищен. И он догадывается, кто именно совершил это хищение. Более того, он догадывается, когда в точности это произошло и при каких конкретных обстоятельствах. Однако доказать что-либо у него возможностей нет. А есть только обоснованные подозрения и задача, которую он хотел бы перед Работодателем поставить, и которая как раз и состоит в том, чтобы в этой деликатнейшей ситуации найти хоть какой-нибудь реально приемлемый выход и по возможности восстановить попранную справедливость, а именно: защитить законное право личной собственности, пусть даже и без наказания преступника, буде таковое наказание окажется затруднительным.

Епанчин:

– Он английские колонии собирает, а я – весь мир. Так вот МОИ английские колонии лучше его в два раза и это его озлобляет. Как же так: ведь он академик, миллионер, а я кто? Да никто. А моя коллекция в два раза лучше. Он этого не способен переносить и на все готов чтобы меня опустить – не так, так иначе. Сначала слухи обо мне унизительные распространял, будто я в НКВД, в КГБ. Неважно, гнусности всякие. Интриги строил. А теперь вот пожалуйста, докатился и до уголовщины.

Он вспоминает:

Это был душный августовский вечер. Академик – грузный одышливый мужчина поминутно утирался роскошным шелковым платком. Они пили чай за обеденным столом и говорили «о редких вариантах ретуши ранних марок Маврикия». Полина Константиновна накрыла им чай и ушла до понедельника (а происходило все в пятницу, часов в восемь-девять вечера). Окна были открыты от духоты и это важное обстоятельство, потому что все началось видимо именно с предгрозового порыва ветра: ветер вдруг ворвался в комнату.

Нет, марок разумеется на чайном столе не было. Все альбомы и кляссеры оставались там, где они их рассматривали – на отдельном столике в углу, где шкафы с коллекцией. Но вот что странно: почему-то и некоторые кляссеры тоже оказались на полу, хотя до них от места чаепития было не меньше трех метров. Он не может толком объяснить как это произошло. Он и сам этого не понимает. Словно затмение какое-то с ним внезапно приключилось. Только что вот сидел он за чайным столом и ловил улетающие салфетки и вдруг без всякого перехода сидит уже на диване у дальней стены. Академик с лязгом орудует щеколдами, запирая окна, а кляссеры – лежат на полу, четыре штуки, и несколько марок в клеммташах из них выскочило и тут же рядом пребывает – на полу, рядом с журнальным столиком и под самим столиком.

Он грязный, грязный тип! У него внуки в институте уже учатся, а он все за девками гоняется, старый козел. И язык у него грязный, что ни слово – похабщина. Вдруг ни с того ни с сего сообщает мне: он у врача видите ли был, анализы какие-то делал, так у него все сперматозоиды видите ли оказались живые! А!? Какое мне дело до его сперматозоидов? Грязный он, грязный, и все мысли у него грязные. И вор.