Как спасти свою жизнь

Ее право командовать не оспаривалось никем, оно вообще не подвергалось сомнению. Да и кто еще мог бы заставить меня подняться на борт самолета в такой шутовской компании. Мы являли собой довольно комичное зрелище, эдакое сборище плутов и мошенников, легкомысленных растяп под предводительством Бритт. Мы оккупировали весь первый класс. Мы — это Сонни с Дэнни, Бритт с Клиффом, Шелли Грановиц со своим йоркширским терьером по кличке Богарт (которого она пронесла в самолет, спрятав под пальто, и который тут же написал на меня, едва мы успели занять свои места). С нами увязались еще двое киношников, сильно смахивающих на гомиков, некто Сэм Финк и Дэн Фокс (со студии «Фокс-Финк продакшн»); они жили и работали вместе и попали в нашу команду совершенно случайно, по крайней мере, они уверяли меня, что не имеют к «Кандиде» ни малейшего отношения. Один из них, Сэм, подсел ко мне и всю дорогу рассказывал, как проходят у него сеансы психоанализа по телефону (в Нью-Йорке у него есть личный психиатр). Каждый день ровно в час (в Нью-Йорке в это время четыре пополудни) он набирает номер, ложится на кушетку в своей конторе в Беверли-Хиллз и высказывает наболевшее. В час пятьдесят (в Нью-Йорке 4.50) сеанс подходит к концу. Это стоит пятьсот долларов в неделю, но компания оплачивает все расходы. А налоговому ведомству этот аналитик известен как «консультант», представляющий киностудию в Нью-Йорке.

— Мне так близка ваша книга, — громким шопотом под конец сказал он, — потому что я сам прошел через все муки психоанализа.

— Так приятно встретить родственную душу, — ответила я.

Улица, на которой я жила…

Калифорния — сладкая мечта Нью-Йорка… Нью-Йорк — это кошмар, от которого Лос-Анджелес попытается излечить…

Всего пять часов полета отделяют Лос-Анджелес от Нью-Йорка, но на самом деле дистанция между ними — миллион световых лет. Лос-Анджелес в большей степени отличается от Нью-Йорка, чем Нью-Йорк от Лондона, Стокгольма или Парижа. Наверное, когда-нибудь ученые обнаружат, что в воздухе Южной Калифорнии содержится какой-то веселящий газ, который заставляет всегда чопорных и циничных нью-йоркцев расслабиться, сбросить одежду и, забыв о супружеских узах, устроиться под лучами палящего солнца — загорать. Они расходятся по плавательным бассейнам, погружаются в медитацию, отправляются на спиритический сеанс и вообще ведут себя так, словно познали Бога — через секс, идолопоклонство и нудизм.

Возвращаясь из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, всегда испытываешь шок. Улицы здесь кажутся узкими, тела — закованными в одежду, а небо превращается в узкую серую полоску, едва виднеющуюся в просветах между домов. К тому же на тебя сразу обрушивается масса идиотских и никому не нужных дел (которые жители Нью-Йорка почему-то называют «Жизнь»). Повсюду царит неразбериха, шум, грязь. Прохожие хмурятся и стараются защитить себя, толкаясь локтями, грязно ругаясь, пряча под одеждой тела. Женщины прижимают сумочки к груди. Швейцары, таксисты и смотрители общественных сортиров неприветливы и грубы. На них давят небо и здания, атмосферный столб прижимает их к земле. Им не хватает жизненного пространства, поэтому они возмущены. Им не хватает воздуха, не хватает простора. Все мечтают оказаться на Западе.

Только в аэропорту, когда вся наша компания вывалилась из самолета и ожидала багаж, я почувствовала, как холодно в Нью-Йорке. После вечеринки у Бритт я не успела переодеться и прилетела в босоножках и легкой батистовой блузке. Бритт и компания громко смеялись, и мне показалось, что я вновь очутилась в летнем лагере, где, как всегда, для меня не нашлось друзей.

Они отправились в «Шерри-Нидерланд», а я к себе на 77-ю улицу, где мне предстояло лицезреть жалкие останки моей разрушенной жизни. Я так скучала по Джошу, что у меня сводило пальцы и щемило в груди.

«Каждые десять лет я попадаю в Калифорнию, и каждый раз она радикально ломает привычную жизнь», — подумала я, отметив вскользь, что это неплохое начало для романа. Но тут же рассердиласьна себя за эту мысль: мне не нужна новая книга, мне нужен Джош! Не хочуя писать роман, героиня которого ищет любви, а обретает холодный цинизм. Это пройденный этап, такая любовь уже отражена — в моих стихах, в романе и даже в сценарии по нему и у меня нет желания ворошить ее вновь.