Как спасти свою жизнь

На «голливудском приеме» вечером следующего дня были все, кто хоть что-нибудь из себя представлял: хозяева жизни, паразиты и несколько особей, которых трудно было отнести к какому-то определенному виду: гости лениво передвигались по небольшому патио особняка в мавританском стиле постройки 1920-х годов, расположенного в Бель-Эр. Особняк был некогда построен покойной ныне кинозвездой и принадлежал теперь адвокату, услугами которого пользовалась и Бритт. Робин Бэрроу тоже была здесь — со своими неотразимыми карими глазами и маленьким носиком — в сопровождении какого-то хиппи из Биг-Сюр. Про нее говорили, что ей под силу любой проект — до такой степени «надежной» она была. То же самое утверждала и ее агент. Дина Мальцберг была столь же толстой, сколь Робин высокой; она носила очки в форме сердечек в розовой оправе и длинные ногти, покрытые лаком платинового оттенка. Она обладала убийственным чувством юмора и, ведя переговоры, была не очень разборчива в средствах, но слово умела держать. К своим клиентам из мира звезд она относилась как к детям, называла их «малышками» и проявляла поистине материнскую заботу о них. Я слышала, как она уговаривала Робин поесть.

— Малышка моя, сладкая моя, ну скушай хоть чего-нибудь, а то ты ведь с голоду умрешь! — умоляла Дина.

— Не хочу, — отвечала Робин капризным голоском.

— Ну, малышка, ну, пожалуйста, а то мамочка будет сердиться, — продолжала уговаривать Дина, окончательно переходя на сюсюканье.

— Познакомься, это Кандида, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Кандида знакомится с Кандидой, — повторила она, подмигивая сначала мне, потом Робин.

Я застыла, не в силах оторвать глаз от этой живой легенды, забыв, что в таких случаях говорят. Когда человек настолько известен и его фотографии так часто мелькают на страницах газет, становится трудно разглядеть его истинноелицо в мельтешении образов и лиц.

— Мне так понравилась ваша книга, — застенчиво сказала Робин, теребя прядь волос, которые вполне могли оказаться париком. — Это, наверное, так прекрасно — уметь писать!

— Гораздо прекраснее, должно быть, петь, как вы, — ответила я.

Или зарабатывать пять миллионов в год. Или иметь такие связи. Хотя на самом деле это не так. Деньги не приносят чувства безопасности, и, конечно же, она полностью зависела от своего агента, адвоката, банкира, любовника, от всех почитателей и поклонников. Я сама вкусила славы и знала, что она никогда не решает всех проблем, а, напротив, только их плодит, тем более та особая слава, которую снискала себе Робин. Она нигде не может укрыться от посторонних глаз, именно за это и платят ей: она должна быть доступной, всегда быть на виду. Там, где популярность означает власть, человек не должен уходить в тень. Но это палка о двух концах. Гораздо лучше та невидимая власть, какой обладал, например, Сонни Спиноза. Полное ощущение свободы дает только сокрытость от глаз, но, к сожалению, многие понимают это слишком поздно.

Робин стояла, скромно потупив взор; во всем ее облике ощущалось скрытое беспокойство. Мне знакомо это чувство внутреннего дискомфорта, свойственное всем знаменитостям: они всегда стараются смотреть в сторону, отводят взгляд и пытаются укрыться за длинными волосами, темными очками или широкополой шляпой, может быть оттого, что чувствуют себя такими уязвимыми, всегда открытыми миллионам глаз. На Робин было потрясающее платье из шелка, расшитое серебряными блестками и отороченное мехом чернобурой лисы.

— Какое чудесное платье! — сказала я.

— О, — она так безразлично пожала плечами, словно на ней были обыкновенные джинсы. — Терпеть не могутаких нарядов, но Дина считает, что это нужно для имиджа. Ух… — и она скорчила смешную гримаску.

— Хочешь, скажу тебе одну вещь? Наверное, об этом не стоит говорить вслух, но я такая пьяная, что мне наплевать. Дина — моя лучшая подруга, я хочу сказать, самая лучшая подруга на свете, какие бывают только в двенадцать лет, ну, в общем, сама знаешь, когда колют палец иглой и смешивают кровь. Но я не уверена, что она была бы мне так близка, не будь она еще и моим агентом. Как это трогательно! Я хочу сказать, не находишь ли ты, что это очень трогательно?

Но ответа она не стала ждать.

— Извини, — сказала она, — я очень писать хочу.