Как спасти свою жизнь

За обедом она пыталась убедить меня, что где-то в глубине души мы с ней — сестры. Действительно, многие люди откликнулись на «Откровения Кандиды», но — чего я не могла даже предположить, — книга стала лакмусовой бумажкой, на которой проявились особенности психики отдельных людей. Что-то в ней было такое, что взволновало всех. Мне писали студенты и совершенно необразованные люди. И лишь много позже я поняла: если ко мне приходит человек и говорит: «Я — это ты», — то совсем не значит, что так оно и есть. А некоторые критики настолько не смыслят ничего в природе художественного творчества, что вводят в заблуждение и самих писателей, которые, казалось бы, должны лучше разбираться в этом деле. Ведь просто жизнеописание человека неинтересно никому — разве что ему самому, да еще его мамочке. Автобиография никого не взволнует, не затронет потаенные струны души, пока не обрастет художественной деталью, не вберет в себя элементы вымысла, — пока не превратится в некий миф. А уж превратившись в миф, она выйдет за рамки обычной автобиографии. И даже просто художественной литературы.

Так что, конечно же, Бритт отождествляла себя с героиней. А почему бы и нет? Она сама была простой еврейской девушкой из Флэтбуша. Она много натерпелась от мужчин, да что там от мужчин — от всего мира! Но, думаю, если у нее и были неприятности в жизни, то можно не сомневаться, что, используя терминологию нью-йоркской полиции, произошли они по вине потерпевшей стороны. Что до мужчин, то я не могу представить себе ни одного, который, трахнув Бритт, не повредил бы себе половые органы. Раз в голосе у нее звучал металл, то можно было предположить, что внутренности у нее сделаны из столь же прочного материала.

— Самое главное, — заявила она мне за обедом, — что мужчины взяли себе слишком большую власть и не дают женщинам развернуться. — При этих словах вид у нее был настолько самодовольный, будто она только что, не сходя с места, расшифровала древние скрижали.

Что я могла на это сказать? Что мне это вовсе не кажется главным в моей книге? Что она набитая дура? Что, по-моему, она играет на чувствах женщин, чтобы сколотить на этом капитал? а на самом деле совсем не сочувствует им? Мы обедали в ресторане гостиницы, и она, конечно же, устроилась, как удобно ей, а меня посадила на стул в проходе. Мы ждали, когда подадут рыбу, а пока потягивали белое вино, которое искрилось и переливалось в тонких изящных бокалах. Бритт предложила тост за женщин, и тут, откуда ни возьмись, выполз таракан. Он не спеша проследовал к ее сумочке, заполз в нее и спустился в кожаные глубины, чтобы найти там табачные крошки, недокуренные сигареты с марихуаной, маленькую ложечку для кокаина, набор французской косметики, горстку потускневших монет, запас противозачаточных таблеток, пузырек из-под валиума, наполненный чистейшим кокаином, скрученную стодолларовую бумажку, чтобы занюхивать его (про ложечку она успела забыть), и бумажник, набитый кредитными карточками, туристскими чеками и визитками людей, которым ей никогда не придет в голову позвонить.

Я видела, как таракан залезал в сумочку, но решила промолчать. Мы еще увидимся с Бритт.

Любовное приключение с «роллс-ройсом»…

Если ты делаешь это один раз, — ты философ. Если делаешь второй — ты извращенец.

(С моими извинениями — Вольтеру).

Жизнь толкала меня на запад, прочь от 77-й улицы, — хотя тогда я еще не могла этого понять. Появлялись посланцы, которые говорили мне, что пора покидать старый квартал, отрываться от корней, двигаться вперед. Одним из таких посланцев была Бритт — эдакий Мефистофель в женском обличье, щеголяющий черными трусикам. Другим была Розанна Ховард. В тот день, когда ее «роллс-ройс» «Корниш» остановился у моего дома на 77-й улице, стало ясно — что-то должно измениться в моей судьбе. Хотя я и не сразу это поняла.