Как спасти свою жизнь

В 6.15 заворочался ключ в замке — Беннет. Я продолжала сидеть за столом в гостиной, размышляя над письмами. Впав в мечтательное настроение. Не зная, за что взяться теперь, после столь небрежного ответа Силии Лаффонт. Сорок пять звонков с просьбой, чтобы я поскорее возвращалась (из трехдневной командировки); дюжина счетов, десяток рукописей — каждая в целую книгу — от моих студентов и целая стопка корректуры. Здесь были три романа, написанные моими друзьями, — я должна каждый внимательно прочесть и продумать, как в тактичной форме высказать замечания. Остальная корреспонденция была от людей незнакомых, и с ней можно было повременить. Такое чтение становилось обыденным делом, чем-то вроде мытья посуды. Я мечтала о том дне, когда смогу спокойно уединиться с «Холодным домом» или «Томом Джонсом», чтобы только меня не мучило чувство вины за кучей сваленную у моего стола непрочитанную корректуру. Рукописи, которые стекались ко мне мутным потоком, плохо влияли на мою манеру письма. И может быть, даже на характер. Я чувствовала, что те, кто все это присылают мне, не за того меня принимают. Приписывают мне чужое амплуа.

Вот дневник; в нем — сексуальные впечатления человека, который бросил жену и отправился путешествовать по Калифорнии с двумя достигшими половой зрелости подростками. Вот — трактат о мужском превосходстве, представленный автором как «эпохальное сочинение» и «первый убедительный ответ мужчины на женское движение». А вот — попытка молодой поэтессы сочинить порнографический роман с претензией на художественность. Еще было несколько романов об изменивших своему чувству влюбленных, о сбежавших женах и «еврейских принцессах» — (в «Кандиде» я употребила это выражение с иронией, но все почему-то восприняли его буквально и теперь на каждом шагу норовили швырнуть его мне в лицо).

Все эти писания сопровождались хвалебными отзывами издателей, среди которых были и те, кто старательно избегал встречи со мной, пока я не завоевала известность. Я запомнила их имена. Я, конечно, понимала, что все это в природе вещей, но тем не менее испытывала горечь. Люди, безусловно, должны кому-то отдавать предпочтение. Но и я тоже имею на это право.

Ясно было одно: Силия Лаффонт для меня гораздо важнее, чем вся эта дешевая самореклама. Но чем я могла ей помочь? Ведь ей нужно ни больше ни меньше, чем полное и абсолютное спасение души — но именно в этом нуждалась и я сама.

Открывается дверь, и появляется Беннет. Я сижу, тупо глядя на груду писем. Хотя мы и не виделись три дня, я как-то не горю желанием кинутся ему на шею. Но я усилием воли заставляю себя.

— Привет, родной, — я вхожу в холл и обнимаю его.

Он клюет меня в рот и отстраняется, не в силах полностью отдаться приветствию. Он скучал по мне, но еще не успел просмотреть почту. С ней как раз нужно разбираться именно сейчас! Это столь же важно, как перед половым актом опорожнить кишечник.

Его холодность бесит меня. Обнимаешь его, как манекен.

— Ты не хочешь поцеловать меня по-человечески? — спрашиваю я.

Он покорно возвращается и целует меня — очень слюняво (он всегда так целуется, хотя я знавала человека, который превзошел в этом даже его). Прижимается ко мне бедрами — отработанный жест. Чувствуется, что он знает приемы. «Приемы любви», или «Хорошо темпированный пенис» Беннета Винга. Наши встречи и поцелуи кажутся заранее отрепетированными, даже какими-то затасканными. Как у актеров, которые вот уже восемь лет играют в одной и той же пьесе. Вечный спектакль. Неизменный состав.

— Как прошел день? — спрашиваю я. (Наша беседа сильно смахивает на неудачную пародию на семейную жизнь.)

— Да вроде нормально. Ауэрбах хочет перейти мне дорогу и сманить Си Келсон во взрослое отделение… — Он отправляется просматривать почту, а заодно и прослушать автоответчик: не дай Бог, он пропустит какой-нибудь звонок или не заплатит своему аналитику до десятого числа.

Помрачнев, я удаляюсь к себе в кабинет и сажусь за рукописи. Открываю самую верхнюю — это роман моей приятельницы Дженнифер о детстве в Голливуде. Начинаю читать с предубеждением — а вдруг это опять какой-нибудь бред. Оказывается, ничего. Даже здорово написано! В восторге я бегу в гостиную, где сидит Беннет…

— У Дженнифер отличная книга, — говорю я. — И читается хорошо.

Он выписывает чек своему психоаналитику доктору Герцелю У. Стейнгессеру, дом 1148, 5-я авеню; тот живет в цеховом доме на углу 96-й улицы и 5-й авеню, где могут поселиться лишь те, кто окончил медицинский факультет, ординатуру или в студенческие годы специализировался в психоанализе.

— А про что? — рассеянно спрашивает он.

— Ну, про Голливуд, про ее родителей, про мужа…

— Эдипов комплекс во всей красе…

Это приводит меня в ярость. Когда речь заходит о книге, фильме или пьесе, Беннет не может не ввернуть своих любимых словечек: эдипов, анальный, первородный грех.

— Давай объявим мораторий на слово «эдипов» сроком на 48 часов.

Беннет поворачивается на стуле:

— Почему ты злишься? Ведь мы не виделись три дня!