Во-первых, мы, очевидно, получаем удовольствие от созерцания чистой концентрированной версии геометрических узоров, которые в разбавленной форме дают нам крохи микроудовлетворения, когда мы пытаемся сориентироваться в окружающей обстановке, сделать ее информативной и подстраиваем свое зрение, чтобы получить более ясную картину этой обстановки. Вспомните раздражение, которое вызывает у нас расплывчатое изображение на экране кинотеатра, и облегчение, которое мы чувствуем, когда киномеханик, опомнившись, поправляет линзу проектора. Размытая картинка напоминает изображение на сетчатке глаза, которую мы получаем, когда имеет место неправильная аккомодация хрусталика. Наше неудовольствие стимулирует процесс аккомодации; удовлетворение сигнализирует о том, что аккомодация прошла успешно. Яркое, четкое, насыщенное, контрастное изображение – будь то на экране дорогого телевизора или на холсте – может вызывать преувеличенную реакцию удовлетворения, которое мы испытываем, правильно подстроив глаза.
С другой стороны, нас расстраивает и даже пугает, когда мы созерцаем окружающую обстановку в неблагоприятных для зрения условиях – издалека, ночью, через туман, толщу воды или листву – и когда мы не можем разобрать, что перед нами находится: например, не знаем, яма перед нами или кочка, когда одна поверхность заканчивается и начинается другая. Холст, который четко разделен на сплошные формы и непрерывные фоны, может вызвать преувеличенное ощущение сокращения беспокойства, которое мы испытываем, находя условия наблюдения, в которых поле зрения можно разделить однозначно на поверхности и объекты.
Наконец, мы находим одни части окружающего мира привлекательными, а другие – угнетающими, поскольку они могут передавать информацию о необычных, нетривиальных, значимых объектах и силах. Представьте, что все, что находится перед вашими глазами, собрали большим ковшом, положили в гигантский блендер, запущенный в режиме ПЮРЕ, и полученную кашицу вылили перед вами на землю. Сцена уже не содержит ничего интересного. Ни еды, ни хищников, ни укрытий, ни точек обзора, ни инструментов, ни сырья – все перемолото в кашу. Как выглядит сцена? В ней нет ни линий, ни форм, ни симметрии, ни повторов. Она грязно-коричневого цвета – помните, какой цвет получался, когда вы, будучи ребенком, смешивали все краски? Здесь не на что смотреть, потому что ничего и нет. Этот мысленный эксперимент показывает, что серость и однообразие соответствует среде, в которой нет ничего интересного, а ее противоположность – визуальное подобие пиццы – соответствует среде, которая содержит объекты, заслуживающие внимания. Таким образом, в нас заложена склонность к недовольству невыразительными, однообразными сценами и стремление к разноцветным и разнообразным сценам. И мы нажимаем на эту кнопку удовольствия, используя яркие искусственные цвета и узоры[621].
Музыка – это загадка. В пьесе «Много шума из ничего» Бенедикт спрашивает: «Не странно ли, что овечьи кишки вытягивают душу человеку?»[622] Во всех культурах определенные ритмичные звуки доставляют слушателям сильное удовольствие и пробуждают искренние чувства. Какая же польза может быть в том, чтобы тратить время и энергию на то, чтобы производить бренчащие звуки, или в том, чтобы испытывать грусть, когда никто не умер? Было сделано немало предположений: музыка сплачивает социальную группу, помогает координировать движения, подчеркивает значимость ритуальных действий, помогает снять напряжение, – но все они проходят мимо загадки, не объясняя ее. Почему ритмичные звуки сплачивают группу людей, снимают напряжение и так далее? С точки зрения биологических причинно-следственных связей, музыка бесполезна. Ничто в ней не говорит о том, что она предназначена для достижения определенной цели – долгой жизни, большого количества внуков или точного восприятия и прогнозирования событий в мире. По сравнению с языком, зрением, общением, знаниями о закономерностях физических явлений, музыка вполне могла бы исчезнуть из жизни нашего вида, и наш образ жизни остался бы практически неизменным. По-видимому, музыка – чистейшей воды технология удовольствия, коктейль из легких наркотиков, которые мы потребляем через орган слуха, чтобы стимулировать сразу большое количество зон удовольствия[623].